Царский каприз - Александра Соколова

— Тебе, Борегар, все бы лишь бить да лупить! — рассмеялся Несвицкий.

— А тебе, конфетка чертова, все реверансы делать бы! — огрызнулся толстяк и вслед за тем уже заметно смягченным тоном прибавил: — А впрочем у тебя теперь сердце жениховское, расплывчатое.

При этих словах взоры всех присутствующих обратились на Несвицкого. Видно было, что затрагивался всех равно интересовавший вопрос.

Озадаченный Несвицкий молчал с минуту. Молчали и все присутствующие.

— Что такое? — растерянно спросил князь, первый прерывая молчание. — О каком женихе идет речь?

— О каком же, как не о тебе? Ведь ты жениться-то собрался?

— Откуда эта новость? — закуривая, спросил Несвицкий недовольным тоном.

— Все говорят! — спокойно и не смущаясь его неудовольствием ответил Борегар.

— Это — не ответ! Кто именно «все»? От кого ты слышал? Кто тебе лично сказал?

— Мне никто не говорил, а говорили при мне!

— Кто именно?

— Да что ты пристал, как смола? Такой человек говорил, которому я не могу не поверить!

— А именно?

— Полковой командир, вот кто!.. Что, доволен теперь?.. Скажешь, и он соврал. И что за скрытность такая, не понимаю!.. По секрету ведь все равно не женишься!

Но Несвицкий уже не слушал Борегара. Известие, что о его свадьбе говорил полковой командир, произвело на него ошеломляющее действие.

— Скажи, пожалуйста, толком, что такое? Я ровно ничего не понимаю! — обратился он к Борегару.

— Да ведь он тебе и так толком говорит! Что ты, в самом деле, пристал к нему? — вмешался в разговор капитан Мурашов, за особое отличие по службе незадолго перед тем переведенный из армии и лично протежируемый великим князем Михаилом Павловичем. — И я тоже слышал о твоей женитьбе от барона Остен-Сакена!

— От какого Остен-Сакена? — все более растерянным голосом спросил Несвицкий.

— От адъютанта великого князя! Уж этот тоже напрасно говорить не станет; не такой он человек!

— И невесту мою называли? — осведомился Несвицкий, поднимаясь с места и растерянно, машинально переходя на противоположную сторону комнаты.

— Ну, еще бы! Да ее и называть-то нечего было!.. Кто не знает твоего романа с красавицей Лешерн?

— И романа никакого нет, и путаться в мои дела никто не имеет права!

— Никто в них и не путается! — сердито откликнулся Мурашов. — Говорят то, что есть. И эти разговоры ты сам вызвал!.. А впрочем, и то сказать: давайте говорить о чем-нибудь другом, господа! — обратился к товарищам Мурашов с той прямотой и искренностью, от которых он еще не успел отвыкнуть в своем новом гвардейском мундире.

Все откликнулись на это приглашение, и беседа полилась веселая, оживленная, как это обыкновенно бывает, когда соберется холостая молодежь. Только Несвицкий сидел растерянный, сконфуженный и почти не вмешивался в разговор.

Было неосторожно произнесено одно общеизвестное женское имя, и раздавшиеся вслед за этим смелые шутки покоробили даже самых бесцеремонных.

Что касается Мурашова, то он положительно сидел, как на иголках. Он к такому обращению с женскими именами не привык, в особенности с такими, как то, которое произносилось.

Несвицкий тоже молчал, хотя его молчание имело совершенно иной источник.

Молоденький поручик, граф Тандрен, понял молчание Несвицкого по-своему.

— Вот и видно кандидата в мужья! — рассмеялся он. — Мы все мелем, что на ум взбредет, а князь, как будущий супруг, и осуждает нас, и к нашей беседе пристать не хочет, понимая наперед, каково будет со временем подобные разговоры слушать!

— Меня такая забота коснуться не может! — гордо и заносчиво откликнулся Несвицкий. — Про мою жену никто никогда так говорить не посмеет!

— Жена Цезаря! — сквозь зубы произнес до тех пор молчавший капитан Ржевский, смуглый, как цыган, и, как сын степей, порывистый и заносчивый.

Несвицкий взглянул в его сторону. Миролюбивый Борегар уже испугался, как бы между товарищами не завязался спор.

— Наконец-то, — весело подмигнул он, — сознался наш князь в своих матримониальных вожделениях! Наконец-то в нем будущий муж заговорил! Да ты успокойся! — обратился он к Несвицкому. — Твою будущую жену мы все хорошо знаем и все глубоко уважаем. Ее имени никто никогда не произнесет иначе, как с бережным уважением.

Несвицкий неловко улыбнулся и, взявшись за фуражку, стал рассеянно натягивать перчатки.

— Куда же это ты? — окликнул его Борегар. — Пришел завтракать, а сам удираешь, и рюмки водки не пропустив!.. Это, брат, не порядки!

— Я еще, может быть, вернусь! — откликнулся Несвицкий. — Я вспомнил, что не отправил нужного письма в Москву, а после обеда будет уже поздно. Я не прощаюсь с вами, господа! — сказал он, направляясь к двери и осторожным жестом вызывая за собой Борегара.

Тот не без удивления кивнул ему головой в знак согласия.

— Что с ним, господа? — раздался вопрос одного из офицеров. — Тут что-то неладно!

— Да, его собственная свадьба как будто для него самого сюрпризом явилась! — заговорило разом несколько голосов, причем молоденький и хорошенький Тандрен фальцетом запел только что вывезенные из Парижа куплеты: «Cette affaire-e-e n'est pas eiaire-e-e» («Тут дело нечисто»).

— Певунья-пташка! — весело рассмеялся вернувшийся Борегар, подмигивая на молоденького поручика. — Я тоже в твои годы и в твоем чине все распевал!..

— И, наверное, фальшиво? — смеясь, осведомился Тандрен.

— А ты потише, фендрик! — погрозил ему пальцем Борегар и, махнув рукой, добродушно произнес: — А доподлинно, господа, какое нам дело до женитьбы Несвицко-го, и, раз он не хочет говорить нам о ней, какое мы имеем право расспрашивать об этом?.. Для меня, ей Богу, этот вопрос является более нежели второстепенным. Вот болезнь маленького наследника — другое дело!.. Уж натерпелась Россия благодаря неточно выясненному вопросу о престолонаследии.

— Да какое же теперь-то может быть осложнение? — пожал плечами один из офицеров. — И сам государь еще, Бог даст, два века проживет, и сыновей у него несколько.

— Ну, я не могу так спокойно говорить о возможности смерти маленького наследника! — с глубоким чувством произнес Борегар. — Это такой чудный ребенок!

— А, в сущности, ведь его личное право на престол может встретить серьезное препятствие, — заботливо заговорил до тех пор упорно молчавший штатский, необычайного роста, с лицом бледным, как у мертвеца.

— Ба, ба, ба! Пестель! Ты откуда взялся? — живо спросил Четвертинский. — Как только заводится речь относительно какого-нибудь политического обстоятельства, ты непременно тут как тут!..

— Это у него наследственное! — опрометчиво заметил Тандрен, но тотчас же спохватился, внутренне пожалев о своем неуместном намеке.