Меж сбитых простыней - Иэн Макьюэн

Я слышу скрип стула и затихаю. Сейчас Салли Кли спустится в кухню, чтобы наполнить чашку остывшим черным кофе, а затем вернется к столу. На случай, если она заглянет в столовую, я забираюсь в шезлонг и принимаю вид озабоченной обезьяны. Нынче она проходит мимо, мелькнув в дверном проеме; чашка дребезжит на блюдце, чем выдает ее состояние нервного отчаяния. Потом я слышу, как она вынимает лист из машинки и вставляет новый. Затем она вздыхает, ударяет по клавише абзаца, откидывает с глаз волосы и начинает печатать с рациональной устойчивой скоростью сорок слов в минуту. Просто музыка. Я вытягиваюсь на шезлонге и уплываю в послеобеденную дрему.

С ритуальными муками Салли Кли я познакомился во время своего недолгого обитания в ее спальне. Я валялся на кровати, она сидела за столом, и каждый по-своему ничего не делал. Я блаженствовал, неустанно поздравляя себя с недавним производством из питомцев в любовники; опрокинувшись навзничь, я забрасывал ногу на ногу, а руки за голову и мечтал о дальнейшем повышении до звания мужа. Да, я представлял, как дорогой авторучкой подписываю договоры о покупке в рассрочку всякой всячины для моей милой женушки. Я бы научился держать перо. Я бы стал «мужчиной в доме» и с легкостью влюбленного карабкался бы по водосточным трубам, чтобы осмотреть желоба на крыше, и висел бы на люстровых крюках, заново беля потолок. Имея мандат мужа, вечерами я бы уходил в пивную, где заводил бы приятелей, я бы изобрел себе фамилию, дабы одарить ею жену, приучился бы носить дома тапочки, а на улице носки и ботинки. Я слишком мало знаю о генетических нормах и установлениях, чтобы размышлять о возможном потомстве, но твердо решил проконсультироваться у медицинских светил, которые, в свою очередь, известили бы Салли Кли о том, что ее ждет. Пока же она, бледная, как Мойра, с криком вылетавшая из постели, безмолвно замерла перед пустой страницей, неумолимо приближаясь к критическому моменту, который заставит ее отправиться на кухню за остывшим кофе. Поначалу она бросала в мою сторону ободряющие нервные улыбки, и мы были счастливы. Но потом я разглядел ее муку, скрытую за безмолвием, а она осторожно намекнула, что мои «эмоциональные вскрики» мешают ей сосредоточиться, и улыбки прекратились.

Потому-то увяли и мои мечты. Наверное, вы уже поняли — я не из тех, кто стремится к конфронтации. Считайте меня тем, кто высосет желток, не повредив скорлупы, и вспомните мое умелое питье из чашки. За исключением глупых вскриков, которые имеют скорее природный, нежели благоприобретенный характер, я не проронил ни звука. Однажды вечером я, охваченный внезапным предчувствием, вбежал в ванную сразу после Салли Кли. Заперев дверь, я взобрался на край ванны, открыл душистый шкафчик, где она хранит свои самые интимные женские штучки, и нашел подтверждение тому, что уже знал. Ее потешный колпачок лежал нетронутым в своей пластиковой запыленной ракушке и вроде бы неодобрительно на меня косился. Потянулись долгие дни и вечера, когда я резво скатился из мечтательности в ностальгию. Я вспоминал наши долгие прелюдии, полные взаимного изучения: она шариковой ручкой пересчитывала мои зубы, я тщетно искал гнид в ее густой шевелюре. Я вспоминал ее игривые исследования длины, цвета и текстуры моего члена и свой восторг перед ее трогательно-бесполезными пальцами на ногах и стыдливо запрятанным анусом. Наш первый «раз» (словцо Мойры Силлито) слегка подпортило недоразумение, вызванное моим предположением, что мы будем двигаться опытным путем. Однако вскоре оно разрешилось, и мы сошлись на предложенной Салли Кли странной позе «лицом к лицу», которая поначалу казалась мне слишком перегруженной контактом и слегка «заумной», что я и пытался втолковать своей возлюбленной. Впрочем, я быстро приспособился, и уже через два дня на ум пришли строки:

Чтоб слились мы, поставив крест

На том, что делалось вокруг.[5]

К счастью, это было еще не все. «Состояние влюбленности всеобще, однако неописуемо». Подобными сентенциями делится с Мойрой Силлито ее деверь, единственный из большой семьи, кто учился в университете. Надо сказать, что Мойра не знает значения слова «неописуемо», хотя школьницей слышала его в церковных гимнах. После уместной паузы она просит ее извинить и бежит в свою спальню, дабы свериться со словариком, а затем возвращается в гостиную и мило произносит: «Вовсе нет. Влюбленность сродни парению в облаках». Подобно деверю, я был влюблен, но вскоре, как это бывает, моя неутомимость стала угнетать Салли Кли, а еще через короткое время она пожаловалась, что от трения наших тел у нее появляется сыпь, а мое «чужеродное семя» (мое инопланетное зерно, безуспешно пошучивал я) усугубляет ее молочницу. Сей факт вкупе с моим «дурацким лопотаньем в постели» ускорил конец романа — восьми счастливейших дней моей жизни. В апреле мне будет два с половиной года.

После мечтаний и грустных воспоминаний, но еще до выдворения на чердак, я на досуге задался вопросами о творческих муках Салли Кли.

Почему после целого дня сидения перед чистым листом бумаги она с холодным кофе возвращается к столу и меняет тот лист на другой? Что же она так лихо печатает, если за день не истратила и листа, а затем переводит толстую пачку бумаги? Почему эта вспышка активности не приносит облегчения от безмолвных страданий, почему каждый вечер она встает из-за стола с теми же надрывными мыслями о пустом листе? Меня же перестук клавиш избавлял от переживаний, и с первым ударом по ним я неизменно погружался в благодатный сон, ибо перед тем весь день клевал носом в шезлонге. Однажды я не дал сну меня сморить, бочком подобрался к Салли Кли и, притворно ластясь, углядел строчку «…и в таком случае все это можно бы отличить от…», прежде чем моя возлюбленная — тогда еще возлюбленная — нежно поцеловала меня в ушко и ласково отпихнула к кровати. Сия колченогая фраза притупила мое любопытство, но лишь на день-другой. Что «все это»? От чего его можно бы отличить? Через пару дней, когда пластиковая ракушка перестала выпускать свою резиновую жемчужину, я почувствовал, что, как отвергнутый любовник, имею право знать о содержании того, что мне представлялось личным дневником. Любопытство и тщеславие состряпали бальзам, умасливший мою назойливую совесть, и я, подобно вышедшему в тираж актеру, горел желанием прочесть благоприятный отзыв о себе, пусть даже и в отыгранном спектакле.

Пока Салли Кли сидела за столом, я прошел путь от блаженных мечтаний о нашем будущем до горького сожаления о минувшем, теперь же, когда прочно утвердилась наша разобщенность, я затаился в ожидании. Допоздна я не смыкал глаз, чтобы пронаблюдать, как она открывает ящик стола, достает потрепанную синюю папку с застежкой, вынимает из машинки отпечатанный лист, лицом вниз (я подсматривал сквозь смеженные веки) кладет его под уже готовые страницы, застегивает и убирает в стол папку, задвигает ящик и встает; во взгляде ее отупелость от изнеможения и неудачи, челюсть отвисла, она ни сном ни духом не ведает, что ее бывший любовник, а ныне шпион, притворяется спящим, но сам втихую занят расчетами. Пусть далеко не альтруистические, мои намерения не были продиктованы чистым эгоизмом. Естественно, меня грела надежда, что, получив доступ к самым сокровенным секретам и горестям Салли Кли, я смогу нанести точечные удары по тайным порокам моей возлюбленной и убедить ее, что зуд, молочница и лопотанье — мизерная плата за мою безграничную любовь. К тому же я думал не только о себе. В моем воображении нескончаемо прокручивался один и тот же фильм: вот я склонился над дневником, пока его автор в отлучке, а теперь я признаюсь Салли в своем маленьком коварстве и, не дав ей перевести дух, заключаю ее в страстные объятья и поздравляю с созданием шедевра — колоссального духовного творения сокрушительной мощи; Салли падает в кресло, которое я расторопно пододвигаю, в ее распахнутых глазах вспыхивает и расцветает осознание правдивости моих слов; далее очень крупный план: глубокая ночь, мы работаем над текстом — я советую, направляю, редактирую; издательский восторг от рукописи перекрыт восхищением критиков, которое, в свою очередь, тонет в экстазе читающей публики — книга идет нарасхват; наши совместные усилия, наши взаимопонимание и любовь возрождают в Салли веру в себя как в писателя… Да, все это кино о возрождении и только возрождении.