Орден костяного человечка - Андрей Буровский

В ней это красиво сочеталось: в свои 22 года она любила заниматься любовью, была чувственна, любила дарить приятные ощущения, порой Володя даже удивлялся ее пылкости. В остальном же оставалась хорошей девочкой из приличной семьи, хорошо образованной и прекрасно воспитанной… Не виноват же был ребенок, что у него бешеный темперамент, а замуж никто не берет?!

Добропорядочность, воспитанность Натальи имела два следствия: одно хорошее, другое кошмарное. Первое состояло в том, что ее действительно интересовало то, что профессионально делал Володя: археология, наука, экспедиции. Поэтому с ней можно было обсуждать многое, совсем не интересное для абсолютного большинства баб… и это было все же здорово.

Второе следствие, кошмарное, состояло в Наташиных рубашках. Все эти рубахи Наталья шила сама, под надзором своей замечательной мамочки, и все они были на одно лицо: закрытые, из плотного полотна и, конечно, куда ниже колен. На зимовке в Антарктиде этим рубашкам цены бы не было, но Володе их упорное натягивание как-то не очень нравилось. Просьбы оказались бесполезны. Сопя, напряженным шепотом, Наташа объясняла, что она женщина порядочная и что рубашка все равно не помешает… Она и не мешала — два чудных румяных полукружия вовремя выставлялись из-под полотна… Как раз за мгновение до того, как это становилось необходимо. Ему этого мало? Разговор шел по новому кругу… Зверея, Володя стягивал с подруги эти кошмарные рубашки, и Наташа тут же начинала плакать. Не обращать внимания? А как прикажете заниматься любовью с рыдающей навзрыд подругой?! Маркизу де Сад, наверное, это понравилось бы… Но Володя, при всех своих недостатках, его поклонником все же не был.

Никогда раньше не мог бы Володя предположить, что эта невиннейшая деталь дамского туалета начнет вызывать у него какие-либо сильные эмоции. А вот поди ж ты… За год общения с Натальей у него развилось почти истерическое отношение к этим совершенно невинным полотняным рубашкам. Какой-то фетишизм наоборот…

Опять не спалось после долгих занятий любовью. Сели, выпили чаю. Поговорили, что неплохо бы уехать в одну экспедицию, но в Сибирь Наташа не хочет, там холодно. Заговорили об археологии.

— Что самое интересное из последних находок?

Самым интересным были, пожалуй, неказистые костяные человечки; на второе место Володя поставил бы город древних хакасов… Но город показать было непросто, а человечков здесь не было, да и неказисты они, человечки, ничего интересного. Разве что вот… Володя выдвинул один из ящиков в тумбе стола — в таких ящиках лежали только исключительные вещи.

— Посмотри.

— Ой, что это?!

— Сам не знаю. Что это рука мумии, могу сказать сразу. А вот почему она образовалась, как мумифицировалась, почему сохранилась только кисть руки, а дальше до локтя идет кость — этого не знаю.

— Какая страшная…

— Коричневая? Сморщенная? Это точно…

— Да-да… И еще страшная. Откуда она?

Володя рассказал, что нашли руку в августе прошлого года в урочище Синие Столбы. Раскапывали погребение. Почему-то кисть правой руки погребенного не распалась. Кисть мумифицирована, а выше — кость. Вот, сама видишь, очень загадочная вещь.

— Говорят, — загробным голосом пробасил Володя, — что эта рука иногда сама бегает по стенкам…

— Володя, пожалуйста, не надо!

— Ладно, — ответил Володя с подобающим высокомерием, засунул руку на место, даже «на всякий случай» запер дверь в соседнюю комнату, где лежала в ящике эта рука. Положив на грудь Наташину голову, чтобы ухо было ближе ко рту, стал рассказывать, что собирается делать в далекой холодной Сибири, про удивительных костяных человечков, про теории Епифанова. Наташа слушала тихо, как мышка, обняв его поперек тела; ей и правда было интересно. Надо было видеть, как она слушала!

— Подожди… Получается, что такие фигурки нашивались на одежду еще в бронзовом веке?

— Нет… Не обязательно нашивались. В бронзовом веке их, судя по всему, носили на шее как амулет. И мы не знаем, были ли в те времена целые роды, которые носили на шее таких человечков. Чтобы это выяснить — надо копать.

— А этот… Епифанов сам ничего такого не видел, нет?

— Епифанов копал и уверяет, что нашел такие фигурки человечков в слоях, которым почти пять тысяч лет. С более поздними периодами Епифанов дела не имел. А вот что в более поздние времена были, может быть, и сегодня есть шаманские роды — это точно… Целые роды, которые носят таких человечков на шее и с которыми лучше не связываться.

— Ты же связываешься…

— По долгу службы, Наташенька…

— Да-a, «по долгу»! Тебя хлебом не корми, дай влипнуть во что-нибудь необычное.

Володя больше всего боялся, что у Наташи пойдет настроение исправлять его, Володины, нравы и учить его, как надо жить. Может быть, ее и понесло бы, но вдруг что-то застучало, загрохотало на стеллаже — там, где лежали кости из погребения (стеллаж со скелетами и черепами как раз нависал над столом, где Володя устроил свое брачное ложе). Что-то шебаршилось на верхней полке и, насколько мог видеть Володя, отчаянно подскакивало, грохоча по настилу. Володя побыстрее включил лампу — у него давно уже нарастало неприятное ощущение, что кто-то еще разумный слушает его рассказы, а после общения с костюмом он старался не пренебрегать такого рода ощущениями.

На верхней полке прыгал череп. Так вот прямо и прыгал, подскакивал, издавая невероятно много шума, а потом свалился вниз глазницами. Наташка взвизгнула, вылетела из постели (череп падал прямо на нее). Володе пришлось совершить над собой усилие, чтобы подцепить череп за теменную часть, осмотреть и поставить на место. Наверное, в череп залезла крыса, запрыгала в нем и свалила. А сама удрала, когда череп накренился и начал падать с полки.

Наташа зябко куталась в одеяло. Зябко и в то же время целомудренно.

— Иди сюда.

— Знаешь, мне здесь стало как-то странно…

— Ясное дело — лаборатория: кости, камень, черепа…

— Сразу не было странно, а теперь сделалось.

— Иди сюда.

— Нет… Давай лучше пока так посидим.

И они посидели «пока так», потом выпили еще немного вина, поговорили о том, как было им хорошо вместе в экспедиции, и что, может быть, Володя как-нибудь поедет не так далеко… В конце концов Наташа замерзла и нырнула в постель. Володя согревал ее долго и пылко, но свет не потушил и время от времени поглядывал на стеллаж.

И еще одно мешало сосредоточиться только на Наташе — это неприятный шорох внизу, на полу. Кто-то бегал по полу камеральной… наверное, крыса. Очень нахальная крыса — даже хватала ножки стола, скреблась на стеллаже, отчаянно пытаясь взобраться повыше.

Они так и заснули, не потушив настольной лампы, — по молчаливому взаимному согласию. Володя проспал до девяти, пока не появились сотрудники. Наташи не было, лампа горела.

Днем Володя заделал крысиные норы и перенес черепа на соседнюю полку, покрепче. До часу ночи Володя почитал; «странно» не становилось. То есть Володя понимал: эта комната, уставленная выкопанными из-под земли находками, — место и правда очень необычное, но сказывалась привычка: если год за годом, по сути дела, всю жизнь работаешь с вещами, которые тысячи лет назад служили другим людям, тем, чьи кости и черепа тоже заботливо извлечены из земли, привезены за тысячи километров, на многое начинаешь смотреть иначе, чем большинство людей. Володя мог обедать, поставив тарелку возле черепа, не замечал чего-то особенного в глиняных сосудах — странных по форме, снабженных свастиками и геометрическими знаками, смысл которых унесли тысячелетия. Экспедиция, камералка — это был второй дом, где все приспособлено для жизни, все безопасно и удобно. Бояться камералки было примерно то же, что испугаться собственной спальни или ванной. Было бы нелепо, сделайся Володе здесь «странно».