Счастье у моря - Холли Мартин

– Извините, но я дважды постучала и окликнула вас. Вы не слышали? – сказала Уиллоу, встав.

Джемпер доходил ей почти до колен.

– Я был в душе, – пробормотал Эндрю. – Не ждал вас так рано.

– Я думала, вы уже ушли. Мне правда очень жаль.

Он, по всей видимости, все еще сердился, что было не совсем справедливо.

– Вы сами разрешили мне войти, если вас не окажется дома.

– Знаю.

Уиллоу нахмурилась. Вчера они проболтали несколько часов подряд, а сегодня он на нее как будто и смотреть не хотел. Не странно ли?

– Пожалуй, обойдусь без душа. – Уиллоу сгребла в охапку свою одежду, взяла мешочек с умывальными принадлежностями, вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице.

Уже на пороге дома она услышала, что Эндрю бежит за ней:

– Постойте! Погодите минуту!

Он захлопнул дверь, которую Уиллоу успела открыть. Она обернулась, сделала шаг ему навстречу, и в этот самый момент он, заняв ее место, заслонил ей выход. Потом чуть отошел и убрал волосы с лица. Растрепанные мокрые кудри опять торчали в разные стороны, но это выглядело мило. Эндрю вздохнул.

– Я не слышал, как вы вошли, потому что… был без слухового аппарата.

Уиллоу уставилась на него: она не ожидала услышать такое.

– У вас проблемы со слухом?

– Я почти глухой. С аппаратом слышу нормально, но без него ни на что не гожусь.

– Еще как годитесь! – горячо возразила Уиллоу.

– Да, вы правы. Я неверно выразился. Мой психотерапевт распяла бы меня за такие слова.

– Психотерапевт?

Несколько секунд Эндрю молча смотрел на Уиллоу, как будто бы решая, стоит ли говорить с ней на эту тему.

– Да, в детстве из-за глухоты я ходил к психотерапевту. Или, может, та женщина была психологом, тренером по мотивации. Точно не знаю. Ей полагалось убеждать меня в том, что я ничем не хуже окружающих и могу все делать наравне с другими детьми. Ситуация была довольно забавная: ущербным я себя и так никогда не считал и вообще не чувствовал никаких ограничений, до тех пор пока по субботам, вместо того чтобы играть на улице с остальными ребятами, меня не заставили сидеть у психотерапевта и выслушивать: «Твоя болезнь не должна мешать тебе двигаться вперед». Ну разве не извращенная логика?

– Да, наверное, от таких сеансов пользы было немного, – сказала Уиллоу.

– Моя мама всегда знала, что я могу оказаться глухим, как ее сестра. Поэтому вскоре после рождения меня обследовали. К тому времени, когда пора было начинать говорить, мне уже подобрали слуховой аппарат. Думаю, именно благодаря тому, что диагноз поставили рано, речь у меня развивалась почти так же, как у других детей.

Эндрю поднес палец ко рту и принялся покусывать ноготь. Уиллоу поняла: ему неприятно разговаривать об этом.

– Вы стараетесь, чтобы никто не знал о вашей проблеме?

Он покачал головой.

– Все детство я везде носил на себе ярлык «учащийся со специальными потребностями». Мне это так надоело, что после школы я решил никому не говорить. С наушниками я слышу нормально, в глаза они не бросаются. Так что вроде бы никто ничего не должен замечать. Но люди все равно как-то выясняют. После этого начинают орать да еще и артикулировать так, чтобы я читал по губам. На самом деле мне так только хуже. Многие из тех, кто знает, что я слабослышащий, почему-то разговаривают со мной, как с дураком. Это бесит.

– Вы далеко не дурак, судя по вчерашней викторине.

– Я много читаю. Для этого хорошо слышать не нужно. Книгу можно читать не торопясь, в свое удовольствие, и не приходится делать усилий, чтобы концентрироваться, как во время разговора.

– И книги вас не судят.

Эндрю слегка улыбнулся.

– Верно. Послушайте, вы извините меня. Просто я здесь уже три месяца, и до сих пор никто не узнал. А вы только приехали и меньше чем за сутки все выведали. Вот меня и взяла досада.

– Ничего я не выведывала. Вы сами мне сказали.

– Вы видели, как я вставлял наушники. Вы не смогли до меня докричаться. Так что и сами догадались бы. К тому же я хотел объяснить, что не на вас разозлился, а просто из-за этой ситуации. Вы, конечно, ни в чем не виноваты. Извините, если там, наверху, я повел себя как засранец.

– Вы не повели себя как засранец.

– Разве?

– Ну, может, самую малость.

Эндрю чуть улыбнулся.

– Послушайте, – опять заговорила Уиллоу, – я никому не скажу. По-моему, о человеке нельзя судить по его физическим возможностям. Ваша тайна будет в полной сохранности.

– Спасибо. Я это ценю.

Взгляд Уиллоу снова упал на татуировку Эндрю, и она поняла, что не случайно он выбрал именно феникса. Феникс восстал из пепла, и Эндрю, видимо, чувствовал себя тем, кому предстоит возродиться. Ему приходится бороться, чтобы показать, чего он стоит. Чтобы кем-то стать. Чтобы окружающие его приняли.

– Красиво. – Уиллоу слегка дотронулась до татуировки пальцем и опять заметила, что Эндрю смотрит на ее рот.

Только теперь она вдруг поняла, с чем это связано на самом деле, и щеки у нее вспыхнули.

– О боже! Вы, наверное, умеете читать по губам?

– Да, я часто ловлю себя на том, что разглядываю губы людей, когда они говорят. Даже если я в наушниках и все прекрасно слышу.

Уиллоу смущенно засмеялась.

– Что такое? – спросил Эндрю.

– Ой, да ничего.

– Вы мой секрет знаете. Теперь и я, мне кажется, имею право знать ваш.

Уиллоу вздохнула.

– Вчера вечером вы тоже часто смотрели на мои губы, и я подумала…

Он улыбнулся.

– Что я хочу вас поцеловать?

– Да.

Усмехнувшись, Эндрю на секунду опустил глаза.

– Ну, может, и не без этого.

О господи! Уиллоу почувствовала, как сердце подпрыгнуло и по всему телу искрой пробежала какая-то химическая реакция, которая прекратилась, только когда Эндрю еще на один шаг отстранился.

– Вы, пожалуйста, все-таки идите в душ. А я обещаю сидеть здесь, – сказал он.

– Глаза руками закроете?

– Обязательно. И даже завтрак вам приготовлю, чтобы подсластить наше соглашение. Как насчет сэндвича с беконом?

– Заманчиво.

Уиллоу пришлось доедать завтрак одной, потому что Эндрю убежал, сославшись на большое количество работы. Он не соврал: у него действительно был километровый список дел по восстановлению деревни и очень мало времени на выполнение всего этого. Но главным образом он ушел потому, что Уиллоу явно хотелось еще поговорить о его глухоте, а ему нет.