Давай поговорим! (сборник) - Михаил Михайлович Попов

важная встреча. Мне необходимо к ней подготовиться.

– Вы идет к президент свой книга? – уважительно спросил Фил.

Модест Анатольевич ничего не ответил и покинул веранду.

На этом стройное течение ужина прекратилось.

Барсуков остался сидеть в своем кресле, весьма напоминая некрасивое изваяние.

– Да плюнь ты на него, на гада! – посоветовал Валерий Борисович, не очень ожидая, что его совету последуют.

Леонид ушел к себе вместе со своей кастрюлей. Чем он там у себя занялся, догадаться было трудно, а проверить я не решился, боясь оставить без внимания основную массу персонажей.

Валерий Борисович и Фил оставались на веранде ровно столько, сколько нужно, чтобы допить бутылку. Это было не абстрактное пьянство, а хороший такой разговор по душам на идейной основе. Валерий Борисович пытался убедить Фила, что Запад в общем-то обречен, но при этом жарко настаивал на том, что «русский человек – скотина, посмотри хоть на меня. Нет, ты посмотри!» И американец смотрел и даже цокал языком, демонстрируя понимание. Потом резко сменил тему и заявил, что всегда стоял и стоит против сегрегации, но за «патриотизмус». Однако, как заразителен оказался этот «измус»! В конце концов Валерий Борисович вывел формулу, которая показывала ущербность Запада перед нами.

– У вас, у демократоров, высшая ценность что? Человеческая жизнь.

Американец приосанился и гордо подтвердил:

– Да, так ест.

– Но это же ужасно!

– Вай?

– Ты еще скажи вах! Главное не человеческая жизнь, но спасение души, понял?!

Тут он вдруг повернулся ко мне и, улыбаясь слюнявым ртом, сказал:

– Дементий, да выпей ты водки, дурак!

Я содрогнулся, представив себе, что душа Валерия Борисовича и в самом деле будет каким-нибудь образом спасена и мы встретимся с нею в мирах иных.

Продолжался этот пир духа довольно долго, и я наконец понял почему. Свояк академика уговаривал бутылку один, Фил лишь обмакивал губы в самогон, как и интеллект в беседу. При этом выглядел он очень пьяным. Выглядел или хотел выглядеть?

Маруся приготовила американцу постель на задней глухой застекленной веранде. Стоял конец сентября, но ночи все еще были теплые, под двумя выделенными пледами выходец из южных штатов не должен был замерзнуть. Сопроводив Фила к месту ночной стоянки, я взял на себя смелость выпроводить Валерия Борисовича. Он явно страдал от расставания с Филом.

– Дай я там с ним переночую, хоть на полу, мы еще покалякаем. Какой парень! Он наш, совсем нам. Душа как… Пусти, Дементий!

Этого еще не хватало! Чтобы убедительно продемонстрировать, что раут окончен, мне пришлось выключить свет на веранде. Валерий Борисович с неожиданной покорностью двинулся по кирпичной дорожке к калитке. Я на всякий случай сопроводил его до самого выхода. Он удалился, напевая:

Пойду ли я в десятый класс,

вопрос довольно спорный.

За мною нужен глаз да глаз,

особенно в уборной.

Возвращаясь, я увидел, что Барсуков сидит, как и сидел, с сигаретной искрой в зубах. Когда человек так долго остается в неподвижности, значит, завелся. Не обрадовало меня это. Я прошел на кухню, якобы для того, чтобы помочь Марусе с посудой.

– Не нравится мне этот наплыв гостей, – прошептала она, пустив шумную струю из крана.

– Да, ты права, все это неспроста. И американец не так пьян и не так прост, как кажется. Хорошо, если он просто хочет купить у Петухова рукопись, а вдруг…

– Что «вдруг»?! – Маруся открыла на меня свои огромные карие глаза. – Ты знаешь, Вероника мне угрожала.

– Сегодня?

– Да, говорит, чтобы я оставила Модеста Анатольевича в покое.

– Хорошенькое дельце.

– Может, нам затаиться?

– Да что ты такое, Марусенька, говоришь? Нельзя нам больше медлить, видишь, как все сходится. Американец, Барсуков сам не свой, что выкинет, неизвестно. Новый сторож этот. От Шевякова отделались (Маруся вздохнула, но это уже не страшно), а тут новая беда. Не нравится мне этот Леня. Кроме того, Кремль, ну зачем, зачем ему теперь Кремль!

Маруся прижала палец к губам, тише, мол.

– Значит, так, сегодня ночью попробуем совершить первое приближение. Ты готова?

Она кивнула, она всегда готова, моя умница, наилучшая из моих ангелиц.

– А он не удивится?

– Почему это?

– Он же голодает.

– В данном случае это не помешает. Теперь вот еще что надо решить – на какой час ему, так сказать, назначить. Да, в общем, не важно, я буду наготове в любой момент. А ты просто скажешь ему, что готова.

Маруся вздохнула, но было понятно, что это вздох согласия.

Услышав шаги Барсукова, я выскочил из кухни, пожелал мрачному обладателю бакенбардов спокойной ночи и проследил за тем, как он войдет в свою комнату. Дождался, когда Маруся закончит дела на кухне, кивнул ей, когда она проходила к себе, разговаривать в коридоре было опасно, слишком хорошая слышимость. Она кивнула мне в ответ и грустно улыбнулась. Она сделает все как надо.

Итак, все разбрелись по своим норам. Модест Анатольевич наверху, в кабинете, Фил по ту сторону кухни на глухой веранде, Маруся в комнатке перед кухней, дверь ее как раз выходит к лестнице, ведущей наверх. Барсуков окопался ближе к выходу на основную веранду. Было слышно, как он закрылся изнутри на щеколду. Это еще что такое? Боится, что его побеспокоят этой ночью?! Или просто барсучья привычка?

Можно занимать свой пост.

В первый день своего появления у Модеста Анатольевича я настоял, чтобы мне позволили поселиться в этой клетушке в самом начале коридора, уводящего внутрь дома. В ней никто не жил, она была захламлена разным мусором. Ничего, я привел ее в порядок, втащил топчан, втиснул стол. Хозяева сочли это неопасным чудачеством. Зато весь дом оказался с того момента под моим контролем. Особенно по ночам.

Дверь я, естественно, прикрывать не стал и лег не раздеваясь поверх своего жесткого ложа, закрыл глаза и начал слушать. Я не боялся, что незаметно засну, я давно уже приучил себя засыпать только по приказу.

Поначалу мне казалось, что вокруг меня нет ничего, кроме тишины, но постепенно, по мере превращения всего меня во внимательный слух, я обнаруживал вокруг себя разнообразнейшую жизнь. Можно было различить и самый мелкий, насекомый уровень звуков. Потрескивание обоев, одиссеи одиноких комариков, самоубийство капли воды, выпавшей из крана на кухне. Присутствовал и целый мир звуков воображенных. Шорох бумаг высокогосударственного значения, в которые паркер академика вносит последние поправки, бурление пьяного смородинового бреда в американской голове, шум табачного дыма, яростно выдыхаемого разочарованным Барсуковым. Только насчет Маруси, небесного создания, ничего мне не воображалось. «И тихо, как вода в сосуде,