Салют из тринадцати орудий - Патрик О'Брайан

— Капитан Пуллингс, думаю, что наконец-то можно заняться фор-марса-реем.

Из-за молниеносного выхода в море, гораздо раньше, чем кто-либо рассчитывал, обе вахты странно перемешались; обязанности и боевые посты занимались не как обычно. Так получилось, что большинство оркнейцев оказалось на баке, собравшись вокруг своего вожака Маколея. Пуллингс громко и четко отдал приказы, боцман просвистел их, и матросы на баке сразу же схватились за фалы, Маколей впереди всех.

После короткой паузы, навалившись на конец, он запел:

— Хейса, хейса.

А его приятели в унисон подхватили:

Хейса, хейса

Ворса, ворса

Ты, ты

Давай тяни

Тяни сильнее,

Молодая кровь

Ха-ха-ха-ху

Пели они в тональности, неизвестной Джеку, и по никогда ранее им не слышанным интервалам. Последняя строка — вопль фальцетом при ударе двух блоков друг об друга — его просто-таки изумила. Он обернулся на корму, где Стивен обычно смотрел на кильватерную струю, облокотившись на поручни. Никакого Стивена.

— Наверное, доктор спустился вниз, — предположил Джек. — Ему бы понравилось. Можно немного расслабиться и позвать его на палубу.

— Сомневаюсь, скорее всего кратко откажется, — тихо отозвался Пуллингс. — Он сидит перед такой горой бумаг, будто списывает команду с корабля первого ранга. Только что взревел на мистера Мартина, словно бык.

Преданность Натаниэля Мартина обращалась больше на Мэтьюрина, чем на Обри, и сварливость Стивена его задела. Мартин в нем раньше едва ли замечал подобные эмоции. Но, кажется, приступы сварливости стали чаще и сильнее.

Безусловно, извинения подобному имелись. Внезапный крен на подветренный борт швырнул Мартина от одного загроможденного кресла к другому, в результате чего четыре тщательно разложенных горы бумаг развалились и перемешались. Вдобавок он впустил сквозняк, который разметал их по полу каюты, будто бы его застелили белым ковром.

Присутствие этих бумаг объяснялось тем, что британское правительство оказалось не одиноко в своем желании изменить состояние дел в испанских и даже португальских владениях в Южной Америке. Французы надеялись провернуть то же самое. Задолго до робких контактов Лондона с потенциальными повстанцами в Чили, Перу и других местах, французы начали претворять в жизнь свои более амбициозные (и гораздо менее тайные) планы.

Они снарядили новый фрегат для действий против купцов союзников и китобоев Южного моря. В то же самое время он должен был высаживать агентов, выгружать оружие и деньги в Чили. Именно этот фрегат, «Диану», Джек захватил в Сен-Мартене непосредственно перед отплытием. С ней попались и все имевшиеся у французских агентов сведения и инструкции, взгляды их корреспондентов на ситуацию в разных местах, списки симпатизировавших Франции личностей и тех, кого можно подкупить или уже купили. Всё это зашифровано четырьмя разными способами. Именно эти бумаги Мартин перемешал вместе со слоем личных дел Мэтьюрина — университетские кафедры, ежегодные ренты, дарственные записи и тому подобное.

Все французские документы придется заново рассортировать, потом внимательно прочитать, обдумать и запомнить, а некоторые трудно удерживаемые в памяти моменты закодировать заново на будущее. Обычно основную массу подобной работы проделывал департамент сэра Джозефа, но сейчас и он, и Стивен согласились, что нужно держать существование этих бумаг в секрете между собой.

Мартин удалился на орлоп-дек, где при свете фонаря закончил вносить медицинские припасы в книгу, а потом принялся подписывать этикетки для бутылок и коробок в медицинском сундуке — новом, исключительно прочном, с двумя замками.

После этого он перешел к проверке хирургических инструментов — мрачных пил, ретракторов, зажимов для артерий, кляпов, покрытых кожей цепей. Затем — к объемным предметам — запасам сухого бульона (по тридцать шесть кусков в каждом плоском деревянном ящике), соку лаймов и лимонов, гипсовым повязкам для лечения переломов на восточный манер (доктор Мэтьюрин от них теперь в восторге) и аккуратным квадратным брикетам корпии, помеченным широкой стрелой. Мартин перевернул последний (его уже погрызли крысы), когда к нему присоединился Стивен.

— Кажется, всё в порядке, — сказал Мартин, — разве что лауданума я нашел всего лишь оплетенную бутылку на кварту вместо наших обычных пятигаллонных бутылей.

— Больше кварты и нет. Решил отказаться от его применения, кроме самых крайних случаев.

— А ведь он был вашей панацеей, — заметил Мартин, а мысли его уже дрейфовали в сторону строителей дома. Принялись ли они уже за крышу? Сомнительно. Нужно послать мистеру Хьюджу записку с лоцманским катером в Плимуте.

— Я не больше свободен от ошибок, чем Парацельс, много лет применявший сурьму, — ответил Мэтьюрин. — Как я выяснил, имеются чрезвычайно серьезные возражения против частого применения лауданума.

— Конечно, конечно, — согласился Мартин, приложив ладонь ко лбу. — Прошу прощения.

Возражения имелись воистину серьезные. Ирландец Падин, слуга и санитар Стивена, вечно крутившийся в лазарете и рядом с медицинскими припасами, обзавелся тяжелой зависимостью от лауданума, алкогольной настойки опиума. Стивен, слишком поздно это обнаружив, сделал все, что мог. Этого оказалось недостаточно, да и он сам в это время оказался искалеченным. Падин дезертировал во время стоянки в Лейте. Не имея возможности раздобыть опиум законно (он был неграмотен, его английский едва кто мог понять, а субстанцию он знал просто как «настойку»), он взял его силой, вломившись ночью в аптеку и пробуя все подряд.

Произошло это в Эдинбурге, и Стивен до самого конца не знал о случившемся. Никакой талант шотландского адвоката не мог скрыть, что совершено тяжкое преступление, а огромный дикарь-папист на скамье подсудимых в нем виновен. Падина приговорили к смерти. Понадобилась вся сила влияния Джека Обри как члена парламента от Милпорта, чтобы заменить повешение на ссылку. Падина, вместе с несколькими сотнями других осужденных, должны были со следующим конвоем отправить в Ботани-Бэй. Но, по крайней мере, у него были искренние рекомендации от доктора Мэтьюрина к корабельному хирургу и от сэра Джозефа Бэнкса к губернатору Нового Южного Уэльса.

— Прошу прощения, — снова извинился Мартин, — как я мог прийти... — Оклик на палубе, отдаленное эхо топота ног, ощутимый крен палубы и стихающий сложный звук движущегося корабля избавили его от смущения. — Оно останавливается.

— Мы ложимся в дрейф, — объяснил Стивен. — Предлагаю подняться наверх, но сперва нужно запереть сундук и погасить фонарь.

В сумраке они довольно проворно вскарабкались по привычным трапам — моряки хоть в этом, раз уж ни в чем ином — и вылезли, моргая, на яркий дневной свет. Эддистонский маяк виднелся в миле к норд-весту, берег за ним казался размытым, а четыре линейных корабля шли в крутой бейдевинд в Пролив.