Калигула - Саймон Терни

Мать все равно волновалась. Ее взгляд лихорадочно забегал по комнате, словно за драпировками прятались императорские шпионы, выискивающие очаги инакомыслия. Теперь, оглядываясь на свое детство, я думаю, что она обладала большей проницательностью, чем мне казалось. Но по крайней мере, в тот день за нами не следили, и Ливия невозмутимо продолжала:

– Тиберий – опасный зверь, дети мои, хотя и прикидывается жалким немощным стариком. Даже будь он при смерти, все равно сумеет отдать приказ, чтобы вас бросили в Тибр, и такие приказы весьма в его духе. Ваша мать пребывает в уверенности, будто он причастен к гибели Германика, и я вполне допускаю, что она не сильно заблуждается. Помню, как Тиберия одолевала злобная зависть к успехам вашего отца, и теперь подмечаю все те же признаки. Сенат воспевает сыновей Германика, и каждая их похвала толкает Тиберия еще глубже во мрак ненависти. Каждое приветствие в их адрес – еще одно бревно в костре, который он заготавливает для нашей семьи. Со стороны вашей матери это не излишняя тревога, а несвойственная ей мудрость…

Мать кинула на старую родственницу кислый взгляд, но промолчала. За прошедшие десятилетия она привыкла к резкости и прямолинейности Ливии. Эти качества бабки передались Калигуле – как мне передалось мамино закатывание глаз, кстати, – только он до поры до времени умел их прятать.

– Бабушка, ты гоняешься за тенями, – снисходительно улыбнулся Нерон, но в следующий миг ему пришлось уклоняться от бабкиной трости, нацеленной ему прямо в лоб.

– Не глупи, мальчишка! Император уже начинает видеть в вас не наследников, а угрозу. И чем громче будут звучать ваши имена, тем хуже все для вас обернется. Держитесь в тени, пусть слава достанется другим. Сейчас преемники – вы, но есть и иные претенденты, а если мой сын увидит в вас серьезную угрозу, то ничто не помешает ему сместить вас. Ваши устремления должны быть направлены не на путь, а на цель: наследование трона. И спрячьте свою гордость подальше! Помните, это из-за нее Цезарь так плохо кончил. А я вовсе не желаю увидеть еще одного члена семьи на ступенях сената, исколотого стилусами.

У Нерона уже был готов ответ, но его опередил Друз:

– Да нам уже и не выпадет шанс прославиться! Война в Африке закончилась, и Нерона ждет такая же скучная гарнизонная жизнь, как у меня. О нас не будет ни слуху ни духу, хотим мы этого или нет.

– Смотрите же. А то не хватало только, чтобы мой сын убил моих внуков. Мы все-таки не персонажи какой-нибудь эллинской трагедии, наша семья принадлежит роду Юлиев, и наше предназначение – править миром!

Постепенно разговор перешел на более обыденные темы, но, как я заметила, Агриппина не участвовала в нем, а с нахмуренным лбом обдумывала какую-то проблему. В те годы меня ничуть не интересовал ее внутренний монолог, но было понятно, что она прикидывает, как стать следующей Ливией – хозяйкой собственной жизни, которую обожает и боится вся империя. Раздобыть супруга с благородными предками, родить ребенка, удалить всех претендентов, опережающих его в очереди на трон… В конце концов, лучше контролировать императора, чем стараться его пережить. Мой взгляд затем остановился на безмятежной, улыбчивой Друзилле, и в голову пришла одна мысль, заставившая меня обернуться к Калигуле. Он сидел в углу без движения, только пальцы выбивали какой-то ритм на коленях – похоже, он тоже о чем-то думал.

– А ты станешь трибуном? – тихо спросила я; брат посмотрел на меня недоуменно, и я пожала плечами. – Тебе же тринадцать лет. Скоро ты наденешь тогу вирилис, так ведь? И потом получишь пост в легионе, как Нерон и Друз.

Калигула поджал губы, и его пальцы замерли на секунду.

– Слушай, что говорит наша прабабка. Она умный человек. Умеет выживать. Я буду делать то, что от меня требуется, но не более того. Пусть Нерон и Друз стяжают всю славу. Если надо будет надеть тогу вирилис, я надену. И если отправят служить в легионе, поеду служить. Но делать все это я буду без излишнего рвения, чтобы никого не злить и не провоцировать. А если же тога вирилис найдет меня не сразу, то я буду только рад и не стану за ней охотиться. Мой статус ребенка – наилучшая защита от интриг на сегодняшний день, и я это ценю.

Поскольку пальцы Калигулы снова забарабанили по коленям, я, осмысливая услышанное, повернулась к остальным членам семьи. Теперь меня занимали старшие братья. Я знала их обоих достаточно хорошо и знала, чем они опасны для самих себя. Нерон не в силах отказаться от славы и всеобщего внимания – рыба же не в силах полететь! А Друз, при всей благоразумности его карьеры до сей поры, ждет не дождется, когда сможет занять место рядом с братом. Значит, прабабушка говорила верно? Успех навлечет на братьев беду? Похоже, Калигула считал именно так.

В тот вечер мать рано удалилась на покой. Она сослалась на головную боль, вызванную, по ее словам, слишком слабо разбавленным вином, в чем повинна Ливия. Мы, дети, собрались в саду. Нам выпал редкий час свободы – и мать ушла к себе, и Ливия задремала в триклинии, так что можно было поболтать без присмотра матрон. Ну, по правде говоря, мы с Друзиллой были пока слишком малы для подобного своеволия, а вот старшие братья стали уже совсем взрослыми и могли поступать как им заблагорассудится – в разумных пределах.

– Гай, как же ты вырос всего за два года, – сказал Друз и пригубил разбавленного вина. – И не только в размерах. Ты держишься очень уверенно, почти вызывающе. Не забыл, что говорили греки о гордыне?

Слова Друза звучали резко, но это было всего лишь подтрунивание старшего над младшим; его выдавала легкая усмешка. С давних пор между Друзом и Калигулой установился обычай добродушно поддевать друг друга. Порой это перерастало в ссору, и тогда либо Друз на правах старшего прекращал разговор, либо Калигула в пылу перепалки огрызался и уходил. Но не в тот вечер. Оба улыбались.

Агриппина потянулась к кувшину, но Нерон ногой отодвинул его от сестры.

– Нет-нет-нет! Если мать проснется и увидит, что ее дочери пьяны, шлепки достанутся мне и Друзу.

Агриппина только фыркнула:

– Если вы считаете, будто я способна напиться до потери контроля над собой, то вы оба глупцы.

Нерон и Друз, переглянувшись, расхохотались, но я не нашла ничего смешного в ее словах. Это чистая правда! Два года братья были в отъезде и не видели, как наша сестра натравливала друг на друга обслугу на вилле. По моему глубокому убеждению, Агриппина не могла утратить контроль. Для этого она была слишком умна.

– Я стал… осторожным, – с загадочной улыбкой ответил брату Калигула. – В Африке вы могли повстречаться со смертью в обличье вопящих туземцев, но в Риме опасность ничуть не меньше, и невинность не станет от нее защитой. Если бы завтра мне пришлось надеть тогу вирилис, я бы следил за каждой парой глаз около себя и ждал бы кинжала в темноте. Вероятно, кинжала со скорпионом.

Я метнула на него удивленный взгляд. Может, не такой уж он осторожный, как ему кажется, раз открыто заявляет подобное. Скорпион – это же символ преторианцев, и шутить таким образом довольно глупо в дни, когда Сеян на вершине власти. Калигула сразу спохватился, его глаза забегали по кустам в поисках торчащих оттуда ушей. Но ничто не двигалось в саду, только мягкий ветерок перебирал листочки, и вскоре мы все расслабились.