Любовь на крови - Мелисса де ла Круз

– Когда тебя выпускают? – поинтересовалась Дарси Седрик, их голкипер, вручая юноше уже почти пустой поднос с остатками выпечки.

– Сегодня. Гипс наконец-то снимают. Слава богу! Я уже задолбался прыгать на уроки на одной ноге, – отозвался Бендикс и кивком поблагодарил Дарси за печенье. – А с тобой что стряслось? – спросил он у Аллегры.

– Да просто поверхностная рана, – ответила Аллегра, указав на марлевый тюрбан и изобразив британский акцент.

– По крайней мере, руки у тебя при себе, – улыбнувшись, процитировал Монти Пайтона Бендикс.

Аллегра постаралась не показать, как ее очаровало, что он поймал подачу на лету.

Ей не хотелось выглядеть очередной поклонницей Бендикса, бегающей за ним с вытаращенными глазами, поскольку вся ее хоккейная команда уже перекочевала на его сторону комнаты, дабы расписать его гипс сердечками вкупе с большими буквами Ц и О, означающими «целую и обнимаю».

– К сожалению, время посещения закончилось, – объявила миссис Андерсон, вновь появившись на пороге в своей накрахмаленной белой форме. Раздался хор разочарованных возгласов, но медсестра выпроводила девушек из палаты. Она уже собралась было задернуть занавеску, разделявшую палату на две части, но тут Бендикс спросил, нельзя ли оставить ее открытой.

– Надеюсь, ты не против? А то у меня что-то от нее клаустрофобия начинается. И телевизор остался на твоей стороне, – сказал Бендикс.

Аллегра пожала плечами.

– Да пожалуйста.

Они с Бендиксом, конечно же, знали друг друга, поскольку колледж Эндикотт, как и Дачезне, был маленьким, тесно спаянным сообществом умопомрачительно обеспеченных детей элиты. Однако же в отличие от прочих соучениц Аллегра не впадала в экстаз при виде Бендикса. Она находила его типично американскую внешность чересчур нарочитой, чересчур голливудской, чересчур служащей предметом всеобщего восхищения. Бендикс выглядел в точности как качок из фильма «Клуб “Завтрак”», только был еще красивее. Но вдобавок к атлетическому сложению и красоте Бендикс обладал удивительной добротой, что особенно поражало в парне с его положением в обществе и привилегиями. Аллегра заметила, что Бендикс отнюдь не заносился и не расхаживал по школе, задрав нос, лелея собственное непомерное эго, а, напротив, был искренне приветлив с каждым, включая ее брата Чарльза, – и это уже говорило о многом.

Но хотя самый потрясающий парень в Эндикотте сидел всего в нескольких футах от нее и смотрел вместе с ней музыкальные клипы (что это там еще поет Эдди Мерфи? И что там стряслось с его полосатой рубашкой?), Аллегра выбросила его из головы.

Когда доктор Перри приехал из Нью-Йорка, он объявил, что Аллегра совершенно здорова, и на следующий день девушка вернулась в свою комнату в общежитии. Она как раз бежала с одного урока на другой, когда увидела брата – тот решительно шагал к ней через двор.

– Я приехал, как только услышал о случившемся, – произнес Чарльз ван Ален, осторожно взяв Аллегру под руку. – Кто это сделал? Ты точно уверена, что чувствуешь себя нормально? Корделия просто вне себя…

Аллегра закатила глаза. Ее брат-близнец иногда был редким занудой. Не потому, что всегда упорно называл их мать по имени – хотя и поэтому тоже, – а из-за этой его манеры опекать ее. Особенно если учесть, что она выше его на два дюйма.

– Чарли, ну все нормально, правда.

Аллегра знала, что Чарльз терпеть не может, когда его зовут детским уменьшительным именем, но не могла удержаться. Кого ей сейчас совершенно не хотелось видеть, так это его.

В отличие от Аллегры, Чарльз ван Ален был невысоким для своего возраста. Трудно было вообразить более несхожих двойняшек, чем они, если учесть, что у Чарльза были темные волосы и холодные серые глаза. Чарльз ходил на уроки в аскотском галстуке и с кожаным портфелем, не то что его небрежно одетые ровесники. В Эндикотте его не очень любили, не только из-за его притязаний (хотя их было множество), но в основном из-за того, что он постоянно жаловался на колледж и давал всем понять, что ноги его здесь бы не было, если бы сестра не настояла на переводе. Большинство учеников считали его неприятным, напыщенным пустозвоном, а Чарльз в ответ смотрел на всех свысока.

Аллегра понимала, что неуверенность Чарльза по большей части вызвана его маленьким ростом. Если бы он только перестал переживать из-за этого! Врачи сходились на том, что его еще ждет скачок роста, – и он, несомненно, должен был стать красивым. Сейчас его лицо было совсем чуть-чуть неправильным. Через несколько лет его нос подрастет, а черты лица – эти внимательные глаза, этот высокий лоб – приобретут царственную правильность. Но вот прямо сейчас Чарльз ван Ален был всего лишь еще одним невзрачным низкорослым парнем из дискуссионного клуба.

Выходные он провел в Вашингтоне, готовясь к финалу состязаний по ораторскому искусству, и Аллегра была только рада этому. Она знала, что в противном случае Чарльз поставил бы всю больницу на уши и, вероятно, настоял бы на том, чтобы ее перевели в какое-нибудь медицинское заведение получше, типа Массачусетской главной больницы. Когда дело доходило до присмотра за Аллегрой, Чарли был ничем не лучше Корделии. Между ними двумя она себя чувствовала как дрезденская фарфоровая кукла: драгоценная, хрупкая и не способная о себе позаботиться. И это ее бесило несказанно.

– Позволь… – произнес Чарльз, забирая у Аллегры сумку.

– Я в состоянии сама носить свой рюкзак! Пусти! Хватит фигней страдать! – огрызнулась девушка.

Лицо у Чарльза мгновенно сделалось грустным, и Аллегра ощутила себя виноватой, но постаралась прогнать это чувство.

Это никуда не годилось – так разговаривать со своим суженым, но Аллегра ничего не могла с собой поделать. Да, Чарльз, конечно же, был Михаилом. После происшествия во Флоренции сомнений в этом не оставалось: теперь они в каждом цикле рождались двойняшками. Так уж настоял Дом архивов, чтобы произошедшее никогда не могло повториться. Чтобы с самого начала не возникало ни сомнений, ни вопросов, ни новых ошибок.

И все-таки с каждым воплощением дела шли хуже, чем в предыдущем. Аллегра не стала бы биться об заклад, но у нее возникло ощущение, что и она все больше отдаляется от него. Не только из-за того, что произошло тогда… Ох, да кого она пытается обмануть? Именно из-за того, что произошло тогда во Флоренции! Она никогда не сумеет простить себя. Никогда. Это она во всем виновата. И то, что он по-прежнему любит ее – и будет любить всегда, вечно, на протяжении лет и столетий, – вызывало у нее скорее злость, чем благодарность. Его любовь была бременем. После того, что произошло между ними, ей с каждым циклом все больше казалось, что она не заслуживает его любви, и вместе с недовольством собой приходили угрызения совести и гнев. Она не знала, в чем причина, но ей становилось все труднее испытывать к нему те чувства, которые он по-прежнему испытывал к ней.

Что за ирония судьбы? Дурно поступила она, а наказан за это он. Мысли об этом действовали на нее угнетающе, и в этот солнечный осенний день она ощущала себя такой же чужой Чарльзу, как и всегда.