Ночи Клеопатры. Магия любви - Татьяна Вяземская

От волнения ли или по какой другой причине, но к вечеру девочка заболела. Свиток был надежно (как ей казалось) спрятан.

Болезнь протекала вяло, но длилась дольше месяца.

А когда исхудавшая и заметно выросшая Клеопатра снова смогла выходить из своей комнаты, выяснилось, что Беренике уже не до сестры: она снова выходила замуж. И свиток так и остался в тайничке – на всякий случай.

Нового избранника сестры звали Архелай, сын Архелая. Впрочем, сам новоявленный царевич (соправителем Береника его так и не сделала) утверждал, что на самом деле его отцом является сам Митридат. Это, по идее, должно было доказывать его родство с Лагидами: так, видимо, он пытался намекнуть супруге, что тоже имеет право царствовать наравне с нею. Но молодая царица намека не поняла.

Впрочем, многочисленные любовники из спальни царицы исчезли: не получив власти над царством, Архелай получил по крайней мере полную власть над телом жены.

Клеопатра видела своего нового родственника всего несколько раз и то мельком: видимо, сестре хватило того, что один из любовников обратил внимание на подрастающую девочку, и она решила себя обезопасить.

Возможно, спустя какое-то время Архелаю удалось бы уговорить жену сделать его соправителем, но он попросту не успел: всего через три с половиной месяца в Александрию ворвалась римская конница под руководством молодого, но уже достаточно известного полководца Марка Антония; конница являла собой авангард римской армии, которую вел Авл Габиний. Вместе с армией в город вернулся и законный царь, Птолемей Неос Дионис.

– Ну, почему же ты не подходишь к отцу, моя девочка?

А она уже и отвыкла от отцовского высокого голоса.

Отец… Вернись он год назад, она бросилась бы к нему на шею, не обращая внимания на людей вокруг. Плакала бы, прижималась, ждала, когда же папа погладит ее по голове. А сейчас она смотрела на отца – на его довольное, сытое, холеное лицо – и испытывала презрение. Сам сбежал – понятно, если бы остался, мог бы и жизни лишиться. Но как можно было оставить детей? Зная характер своей старшей дочери?

Впрочем, может, папа и не знал, что представляет собой Береника. Он не слишком-то часто общался со своими детьми. И к тому же… к тому же Клеопатра уже не раз думала о том, что отец ее не слишком умен. В таком случае… его можно простить? Да нет, пожалуй, не получится. Глупость трусости не помеха. Отец трусливо сбежал, и заставить себя поверить в то, что на самом деле это было не так, достаточно трудно.

– Ну, иди же!

Отец театрально раскинул руки в стороны. На кого он пытается произвести впечатление? На римских легионеров, на чьих мечах и копьях он вернулся в Александрию и во дворец? Сам на себя?

Девушка закусила губу и быстро пошла к отцу. Должна была бы побежать, но не сумела заставить себя.

Отец целовал ее мокрыми губами – щеки, лоб, нос, подбородок, – а она при этом испытывала только одно: непреодолимое желание вытереться.

Наконец отец, не отпуская ее плеч, еще одним театральным жестом отодвинул дочь от себя.

– Какая ты стала взрослая!

Да, отец, я стала взрослой. И в этом, как, впрочем, и в том, что я сумела выжить, нет твоей заслуги. Вспоминал ли ты на протяжении этих четырех лет о своих дочерях? Сыновьях? Или думал только о том, как вернуть себе трон?

Да, власть – штука жестокая. Тут, наверное, каждый за себя – иначе не выживешь. Но если у нее когда-нибудь будут дети, она никогда, никогда не покинет их в трудный момент!

– …достаточно взрослая, чтобы понимать…

Кажется, отец что-то сказал. Судя по тону – оправдывается. Слушать это… противно. И совершенно бессмысленно.

– Да, отец. Я понимаю, отец.

– И я хочу, чтобы ты это видела своими глазами.

Видела? Что именно?

– Казнь состоится сегодня. Разумеется, ты будешь присутствовать тайно.

«Какая казнь?» – чуть было не спросила она и вдруг поняла: отец собирается казнить Беренику. Собственную дочь! Которая – да, правила, как это говорится? Узурпировала власть. Но ведь отец сбежал сам! Не Береника выгнала – она просто воспользовалась ситуацией. За что же казнить? Ах, ну да. Пока Береника жива, можно спорить, кто из них с отцом является полноправным правителем.

Но неужели можно ради трона…

Выходит, можно. Учись, девочка: ради трона можно все, что угодно.

Только для чего отцу, чтобы она присутствовала при казни?

Внезапно она поняла: это свяжет их крепче, чем родственные отношения. Узы крови прочнее кровных уз. Она тоже будет… испачкана. У подданных не возникнет желания посадить ее на место отца-тирана, убийцы собственной старшей дочери – в глазах черни она будет являться убийцей сестры. «Нежной», «кроткой» и «боязливой» Береники.

Ну, что же, Клеопатра пройдет и через это – выбора у нее все равно нет.

Береника не плакала. Не умоляла. Но и сказать, что она решительно шла на смерть, Клеопатра тоже не могла. Скорее сестра выглядела так, как будто не понимала, что происходит.

Конечно, из ее закутка было видно не слишком хорошо, но выражение лица у свергнутой царицы было совершенно пустое. Как будто двигалась лишь одна оболочка. Пустая.

Отец сказал ей какие-то слова – такие же пустые, как взгляд свергнутой царицы. Потом ее вывели.

Мардиан сказал, что если у Птолемея хватит жалости к дочери, он прикажет дать ей специального отвара. Она не будет бояться и почти ничего не почувствует. Видимо, отвар Беренике дали. Только вот почему он не пожалел другую дочь? Почему?

Клеопатра тоже бы с удовольствием выпила сейчас такого отвара. Чтобы ничего не чувствовать. Чтобы быть пустой оболочкой.

Она вцепилась пальцами в каменную резьбу. А потом, сжав пальцы в кулак, принялась возить костяшками пальцев по камню.

Сильнее! Еще сильнее!

Боль отвлекала. Боль позволяла не думать о том, что должно было произойти там, в маленьком внутреннем дворике, что уже происходило.

Какой странный звук. Глухой, как будто кто-то саданул ногой по бочке с вином. Это… Нет, нет! Она не будет думать об этом. Отец сволочь, зачем он заставил ее присутствовать при этом?!

Спокойно, Клеопатра, спокойно. Все не так плохо. Ведь тебя могли заставить стоять там. В метре от палача. И брызги крови…

Ее начало мутить.

– Мой царь! Правосудие свершилось!

Один из отцовых приближенных торжественно вошел в зал, держа в руках серебряный поднос. А на подносе…

На подносе, с глазами, глядящими – нет, уже не глядящими! – в разные стороны, с посиневшими искривленными губами, находилась голова ее старшей сестры.

Боги! Ее сейчас стошнит!