Голод - Уитли Страйбер

Она управляла своей колесницей не хуже опытного возницы. Впереди шли два раба и хлыстами разгоняли толпу – ей было наплевать, что будут думать о ней, у нее не было времени, чтобы пользоваться услугами ликторов с их жалкими прутиками. Она спешила, а Рим еще едва шевелился, собираясь проснуться.

Близ Аппиевой дороги толпы несколько поредели; никто в эти дни не выходил через Капенские ворота[4].

Остались позади роскошные дворцы Палатин-ского холма и ярко расписанный Храм Аполлона. Слуги перешли теперь на легкий бег. Скоро она уже сможет подстегнуть лошадь и пронестись мимо них. Ее нетерпение росло, до наступления жары времени оставалось все меньше и меньше.

Сегодня она найдет одного из самых сильных мужчин на земле и сделает его своей собственностью. Она проехала под Аппиевым акведуком, миновала Капенские ворота. Теперь уже ничто не задерживало ее. Настегивая лошадь кнутом, она с грохотом пронеслась мимо Храма Чести и Добродетели и взмыла на вершину невысокого холма. Пред ней, внизу, лежало царство Смерти.

Даже в этот жестокий век, когда жизнь человека ничего не стоила, страшное зрелище, внезапно открывшееся взору, наполнило сердце ее ужасом и болью.

Солнца не было видно из-за плотного, грозно гудящего облака мух. На многие мили вдоль Аппиевой дороги, бегущей то вверх, то вниз по пологим Кампанийским холмам, шел двойной ряд крестов. Здесь было распято войско раба-бунтовщика по имени Спартак. Уже третий день, как висели они на крестах. Большой вопрос, сможет ли она найти хоть одного живого?

Этот человек должен быть необычайно силен. Отец Мириам, рассуждая об их общих проблемах, говорил, что решить их можно, только если выбирать самых сильных. В прошлом они слишком часто ошибались, и трансформированные всегда умирали.

Мириам просто необходим был такой мужчина. Она мечтала о нем, бредила им. И, скрывшись от мух за тонкой тканью своих покрывал, она гнала лошадь, чтобы его найти. В утреннем солнце кресты отбрасывали длинные тени. Мириам наконец была одна на дороге; путешественники даже в Капую шли в обход по Ардейской дороге[5], чтобы держаться подальше от этого зловещего места. За колесницей Мириам появились ее рабы, задыхавшиеся от бега и отмахивавшиеся от вьющихся вокруг них мух. Ее лошадь нервно фыркала, когда мухи облепляли ее морду.

– Конюх! – Она повелительно махнула рукой.

Ее рабы обмотали головы льняной тканью, пропитанной желчью. Конюх пошел впереди. На мгновение его наряд напомнил ей о прежних, лучших, временах; она вспомнила, как шли – в таких же тюрбанах – кочевники, палимые жарким солнцем пустыни. В те дни она принадлежала семье номадов; они бродили по пустыне, хватая случайных путников по краям плодородной долины Египта.

Она терпеливо продвигалась вперед, от одного трупа к другому, стараясь унять отвращение к сладковатому запаху Смерти и раздражающей навязчивости мушиных полчищ. Тошнота подступала к горлу.

Рим! Безумие правит тобой.

А ведь будет много хуже. Превращение этого города в мировую державу теперь, после казни восставших рабов, неизбежно. Со временем и она канет в небытие, но это случится еще не скоро. Много будет тяжелых лет впереди.

Каждые несколько минут она останавливалась, откидывала покрывало и вглядывалась в кого-нибудь из распятых. Движением руки она посылала раба проверить его – ткнуть палкой в ребра. Лишь слабый стон слышался в ответ – да и то не всегда, – и она ехала дальше. Один из следовавших за колесницей рабов, чтоб облегчить тягостный путь, достал флейту и заиграл. Печальные звуки заунывного египетского напева как нельзя лучше отвечали ее настроению.

Еще издали заметила она одного мужчину и остановилась, внимательно всматриваясь в него. Чувствовалась в нем некая собранность, он явно пребывал в сознании. Человек, привязанный к кресту, должен держать ноги прямыми – иначе он задохнется. Все силы требуются ему для того, чтобы оставаться живым. Только неодолимый страх смерти заставляет человека бороться.

Этот мужчина провел на кресте почти семьдесят два часа, А ведь он должен был понимать, что милости ждать неоткуда.

Она тихо хлопнула в ладоши, поторапливая конюха. Это единственное, что она могла позволить себе, – она пустила бы лошадь в галоп, но тогда ее рабам опять пришлось бы бежать за ней. Она не была римлянкой и презирала бессмысленную жестокость. Медленно двинулись они вперед.

Это был грек, а может, азиат, грязный и жестоко израненный бичами; глаза закрыты, на лице – отрешенность, почти умиротворение: слишком долго боролся он с болью.

Он вдруг выпрямил ноги и страшный, тяжелый вздох донесся до ее ушей. Затем тело его опять провисло. Один глаз слегка приоткрылся, уставившись сверху вниз на приближавшихся зрителей. Но они уже ничем не могли привлечь его внимание: все свои силы отдавал он борьбе.

Без крика, без стона он еще раз проделал то же самое – и опять сник. И тут она заметила, что ступни его ритмично шевелятся, еле видные из-под мерзкой, копошащейся массы – мухи устроили кровавое пиршество на его ногах. Он пытался ослабить свои путы!

И мухи смели пить его кровь!..

– Деметрий, Брут, снимите его!

Рабы подбежали к кресту и стали расшатывать его, чтобы вытащить из земли. Лицо мужчины исказила гримаса.

– Осторожней, вы причиняете ему боль!

Они опустили крест на землю, и она, слетев с колесницы, подбежала к нему. А вдали уже слышался стук подков. Но не время было беспокоиться о солдатах. Она протерла ему лицо желчью и уксусом, пока рабы его отвязывали. Он был в ужасном состоянии, в ушах уже завелись личинки. Кожа почернела и потрескалась, тело распухло. Только слабое, хриплое дыхание говорило еще о том, что он жив, – дыхание и один открытый глаз.

Он пристально смотрел на нее. Она говорила с ним, успокаивала его, как сына. Глаз этот ее тревожил. Невероятно, как вообще смог человек сохранить сознание после столь тяжких испытаний.

– Госпожа... – шепнул один из рабов. Она подняла голову. С обнаженными мечами, будто часовые Смерти, стояли посреди дороги три солдата – недвижные силуэты в зыбком облаке мух. Эти солдаты охраняли кресты, следя за тем, чтоб никто не снимал с них осужденных. Немало людей хотело бы это сделать. По многим мотивам: родственники, сочувствующие, работорговцы, гоняющиеся за легкой прибылью.

– В колесницу его – быстро!

Он застонал, когда его подняли. Рабы положили его в колесницу, прижав колени к животу. Нельзя было терять время – когда она взошла на колесницу и схватила поводья, солдаты были уже близко.

– Скажи им, что я жена Красса, – бросила она конюху.

Ложь, но она заставит их колебаться. Римский солдат никогда не станет вмешиваться в дела жены одного из консулов. Резко дернув поводья, она пустила лошадь вскачь. Она позволит нестись ей галопом до самого Рима; к этому времени Витрикс наверняка только и мечтала, как бы поскорей вернуться в свое стойло. А что до ее шести рабов, так они могут и не спешить. Пусть поговорят с солдатами – уж они-то смогут убедить их в своей невиновности; они – египтяне, искушенные в словесных сражениях, а солдаты – простые парни из Лация[6].