Пиар по-старорусски - Михаил Федоров

– А что, девка потом свадьбу сыграла? – заинтересовался Вася.

– А как же? Она так напугалась, что и Покрова дожидаться не стала. Через месячишко и замуж вышла. Братья ей хорошего жениха нашли, богатого. Да. С перепугу и детей нарожала – два раза тройни были и три раза по двое приносила.

Он замолчал, а Вася принялся пихать его локтём:

– Ну а что ещё хотел рассказать?

Любил он такие истории, ой любил!

Киря встрепенулся и продолжил:

– Да, был ещё такой случай. Повадился кто-то резать в Новограде и окрестных деревнях скот. Да ладно бы, зарезал и сожрал, это понятно. Волк или медведь. А то придут утром в хлев или на пастбище – одна-две овцы мёртвые, и крови ни капли. Как будто из-за крови их и режут. Ну, в Новограде и запоговаривали – оборотень появился, кровь сосёт. Стали владыку беспокоить – давай молебен об убиении оборотня! Тот отбрыкивался как мог – мол, неизвестно ещё, отчего овцы дохнут, а молебен такой, какой вы требуете, – это не молебен, а колдовство называется. И отказался наотрез. Мужички уже собирались его дубьём проучить да силой заставить молебен отслужить, да, на счастье, вспомнили о Простомире. Отправили к нему лучших людей о помощи просить. Владыка на это и глаза закрыл, потому как сам ничего сделать с напастью не может. Может, думает, у Простомира получится, вот людишки и угомонятся. Пришли люди к нему, стал он ворожить, а я рядом стою, смотрю. Помогать он тогда не велел. Костёр жёг, траву туда бросал и в дым глядел. Сначала вижу – удивился сильно, потом усмехнулся и говорит посланникам от общества – вы, ребятушки, ступайте назад. Сами всё сделаете, без моей помощи. Все и удивились – как так? А он им ничего не ответил, только спросил – в Новограде сарацинским товаром сейчас торгуют или как? Ушли они. Я потом узнавал, сразу по приходу взяли за шкирку сарацинских купцов – в Новограде тогда и вправду десять галер стояло. Те сначала в недоумении – за что? Испугались уже, что их жизни лишат. И могли бы! Уж больно люди злые были. Потом толмач им растолковал, что почём и какие к ним вопросы у общества. Успокоились они. Задумались. Потом говорят, что есть в их краях, в полуденных горах, такой зверь – мумён называется. Повадка у него такая: режет мелкий скот и кровь пьёт, тем и жив. Но для человека не опасен и крупный скот не трогает. Никто из сарацин этого зверя не видел, потому как редкий он, знают только понаслышке от своих единоверцев-земляков. Взяться ему в Новограде неоткуда, кроме как с одной из сарацинских галер. Старшина их так и сказал, что это, скорее всего, мы по недосмотру в трюме привезли. Спрятался зверь среди товара, а в Новограде выскочил на берег – и был таков! Потом ещё добавил, что зверь сей тепло любит и зиму новоградскую не переживёт. Мужики зимы ждать не захотели, ещё чего! До зимы этот мумён половину скота перережет! Сарацинам велели – поскольку по их недосмотру зверь здесь оказался и поскольку они его повадки знают, пусть сами его и убивают. А пока зверя на общее обозрение не предоставят, торговать не сметь! Сарацины посовещались, покурлыкали что-то по-своему, потом нашим и говорят – через толмача опять же: согласны мы. Толь зверь сей днём спит, а на разбой по ночам ходит. Посему просили охотиться ночью, и чтобы ночная стража их не имала. На том и порешили. Две ночи сарацины охотились – да без толку, а на третье утро притащили зверя. Не знаю уж, как они его выследили, их ведь мало было, а зверь безобразничал не только в городе, но и по деревням. Наверное, очень торговать хотели. Видел я потом этого мумёна. Страшный и неведомый. Не волк, не рысь и не росомаха. Да и вообще на зверя не похоже. А похоже на огромного паука, ростом с доброго пса. Да и пса-то такого рослого не часто встретишь. Повисел он с неделю на воротах, потом завонял и его закопали в лесу.

Вася внимательно слушал Кирин рассказ. Что-то подобное он слышал от ферганских таджиков, когда бывал там по делам агентства. Интересно, есть ли в этом доля правды или это лишь байки?..

Умолкнувший было Киря встрепенулся и резко сменил тему разговора:

– Кажется, добрались.

Вскоре лес закончился, и Вася Зуб со товарищи выехали на берег реки, где располагалась ушкуйная слобода.

– Оскуй, – сказал Киря, – по его имени и ушкуи назвали.

Ушкуйная слобода разместилась на обширнейшей поляне, застроенной деревянными домами. В каждом доме жило по тридцать-сорок человек. Тут же стояли лавки купцов, как русских, так и иноземных. Ловкие купчины скупали по дешёвке товар, награбленный ушкуйниками на Волге или Балтике. Нраву ушкуйники были самого крутого, и не раз купцам приходилось спасаться бегством от разъярённых разбойников, возмущённых бессовестностью барышников. Их так и называли презрительно – барыги. Кое-кто через этот гнев и жизни лишился, но больно уж выгодной была торговля с ушкуйниками. Награбленное они отдавали задёшево, а за оружие, вино и роскошную одежду платили не скупясь. Держать буйную вольницу в узде невероятно трудно, и такая задача была по плечу далеко не каждому. Лишь умные и сильные ветераны, славные не одним десятком дерзких походов и разбоев и к тому же обладавшие чем-то неуловимым, что византийские греки называли словом «харизма», могли заставить этих профессиональных воинов подчиняться.

Единая в бою, в слободе ушкуйная вольница разделялась по заслугам и воровскому стажу на несколько сословий. Первая называлась «порчаки». Порчак, говорили, это «порченый мужик», ещё не боец, но уже и не крестьянин (слово «мужик» считалось у ушкуйников ругательным). Это были те новоградцы, кто только что пришёл в слободу и, будучи уже принят в общество, не совершил ещё ни одного похода и не отличился ничем замечательным. К порчакам принадлежала в основном крестьянская молодёжь, которой сельская обыденность казалась хуже ножа под лопатку и которую манили дальние походы, жаркие схватки, богатая добыча. За такими присматривали старшие товарищи, наставляли в науке владения саблей и кистенём, учили стрелять из пищали, боевому строю. Чем больше хорошо обученных воинов в походе – тем скорее все вернутся живыми и здоровыми и с добычей. Одевались порчаки обычно как простые крестьяне. Да и не было у них ни дорогих сапог, ни ярких рубах. Не награбили ещё…

Совершивших 2–3 похода (пусть даже и не шибко удачных – на войне ведь всякое бывает) называли пацанами. Пацаны были резкими, крикливыми, гордыми и заносчивыми. Ещё бы: они теперь настоящие ушкуйники, и с ними не спорь! Одевались пацаны ярко, дорого и вычурно. По молодости и неопытности считая, что яркая одежда добавляет человеку чести. Спорили, у кого на кафтане больше золота, а на сабельных ножнах – самоцветов. В бою первыми бросались в самое пекло (даже когда без этого вполне можно было обойтись), завоёвывая себе славу и боевой опыт. В споре много кричали, опять же в силу молодости и глупости считая, что кто громче, тот и прав. Но тут же замолкали, когда к ним обращались или вмешивались в спор старшие товарищи, кои звались реальными пацанами или просто – реальными.

Эти уже много лет провели в дальних походах и жарких битвах. Говорили мало и по делу, не повышая голос. Но порчаки и пацаны их слушались беспрекословно и с почтением. Оружие и одежду ценили не за красоту и богатство, а за удобство и безотказность в бою. В сражении действовали смело, умело, но без излишнего бахвальства, каждый из них стоил трёх, а то и пяти пацанов. До статуса реальных доживало не так много ушкуйников. Большинство гибло в многочисленных схватках, коими так богата беспокойная ушкуйная жизнь. И, наконец, последнее, самое малочисленное и самое опытное и уважаемое сословие – «паханы».