Чуров и Чурбанов - Ксения Букша

– Чуров! – закричал будущий министр здравоохранения, пытаясь отогнать дым курткой. – А у тебя есть мечта?

– Интересно, кстати, послушать, какая у Чурова мечта, – сказала Алиса с дерева.

– Э-э, что? – Чуров как раз встал и стряхнул с рукавов паутину, щепки и кору. – Мечта? Э-э… погоди, не так сразу, дай сообразить. Ну, я есть хочу вообще-то, но это не мечта, а просто желание. А у него какая? Он уже говорил?

– Он хочет стать министром здравоохранения, – сказал Миша.

– Ничего подобного! – закричал будущий министр здравоохранения страшным голосом. – Я хочу младенцев оперировать прямо в матке. Фетальная хирургия.

– Заливаешь, – лениво отмёл Миша. – Ну так что, Чуров? А?

– Я сегодня безмечтовый, – сказал Чуров. – Хотя погодите. Одна мечта имеется. Знаете я чего хочу? Чтобы у меня с Аги сердца бились одинаково.

Аги медленно подняла голову. Откинула волосы с лица.

– А может, они и правда бьются одинаково. Мы же не проверяли.

– Bay, вау! – закричали Карина и Юля.

Кое-кто засмеялся, кое-кто переглянулся.

– Давайте проверим, – согласился Чуров. – Только недолго, а то сушняк прогорит.

– У кого секундомер на мобильнике? Мобильники в том году были уже почти у всех. Карина предложила свой. Юля взяла запястье Аги. Коля – Чурова.

– Семь, шесть… три… поехали, – скомандовала Карина.

Потянулась минута. Костёр трещал, пожирая ветки. Красные рябины висели над ними в тёмном безветрии. Клён ярко желтел в потёмках.

Минута прошла.

– Семьдесят четыре. Пятьдесят девять, – сказали Юля и Коля одновременно.

– Ну, нет так нет, – развел руками Чуров. – Тогда я за сушняком, – и он рысью устремился в рощу, хотя предыдущая порция дров ещё не усвоилась в костре. Почти бегом, через поляну, в горку и в темноту. Вот так так, вот так так, стучало у него в голове, это наша ёлка. Вот так так, вот так так. Ля-ля-ля ёлка, – бормотал Чуров, стараясь заглушить сердцебиение, – трали-вали… до чего нарядная… – он и правда набрёл с ходу на диагональную мёртвую ёлку, чуть не наткнулся глазом на сучок и принялся остервенело сдирать с неё руками сучья-крючья, как будто хотел запалить целый погребальный костер. Всё это он проделывал, потому что знал, что сейчас будет, и не хотел при этом присутствовать.

Когда он вернулся, выяснилось, что сердцебиение Чурбанова тоже ускакало далеко вперёд и не совпало с Аги. Чурбанов нисколько не был опечален, потому что уже прозревал сквозь реальность самую суть мира. Аги сидела в тени и безмятежно цепляла гитару то с одного, то с другого боку. Коля и Юля затеяли боевые пляски с пинками и хлопками по чувствительным местам. Все разбрелись парами-тройками. Марина снова повисла на клёне вверх ногами, вниз волосами. Ей нравилось видеть поляну перевёрнутой: трава тянулась к чёрной низкой воде неба, костёр горел, как солнце.

– Минутку, – Миша вдруг поднял палец. – Чуров! Мне пришла в голову странная идея. Только не надо меня критиковать. Чурбанов! Иди сюда ещё разок!

– Что за идея-то, – воспротивился Чуров. – Ты меня пугаешь.

– Да очень просто, – глаза у Миши блеснули. – Давай знаешь что? Давай уж заодно и твой с Чурбановым пульс сравним. Для ровного счёта. Карина, давай секундомер. Чурбан! Иди сюда.

– Да зачем, – возразил Чуров. – В этом-то какой смысл?

– Никакого! – ответил Миша. – Просто так.

Чуров пожал плечами, Чурбанову было пофиг. Они взяли секундомер и стали мерить. Мерили они три минуты. В конце первой Миша и Карина хором, но тихо сказали «пятьдесят семь», в конце второй неожиданно и вразнобой, но вышло у обоих «семьдесят один», а в конце третьей минуты они ничего не сказали, но переглянулись, и потом Карина спросила:

– Шестьдесят пять?

– Шестьдесят пять, – озадачился Миша.

– Ну и что ты, Миша, будешь делать с этим результатом? – спросил Чуров.

– Буду считать его совпадением.

– Пейте чёрное молоко, – сказал Чурбанов, – будете к чертям здоровы…

На воздухе мерцали светофоры со странными ободками вокруг фонарей. Что-то невидно, неслышно поблёскивало то ли с неба, то ли из леса.

– Да совпало просто, – повторил Миша.

– А я думаю, не просто, – сказала Карина и пристально посмотрела на Чурова. – Просто так три раза совпасть не может.

– Это не я, – помотал головой Чуров и оглянулся, в свою очередь, на Аги. – Если бы это был я, то я бы с Аги лучше совпал.

– Вы чего?! Вы образованные люди или кто? Что за средневековье! – напустился на них Миша. – Хотите, ещё раз измерим!

– Ну уж нет! – отказался Чуров и спрятал руки в рукава куртки. Глянул на костёр. – А! Мне вон за хворостом пора, – и пошёл снова в лесок, ещё не зная, что по возвращении его ждет приятный сюрприз: министр здравоохранения наткнулся на неиспользованную пачку сосисок. Аги увлечённо щипала гитару. Марина висела волосами вниз. Коля и Юля сидели на сухой траве у бревна.

Чурбанов внимательно смотрел на клён. Ему казалось, что дерево сплошь усеяно колечками от детских пирамидок: жёлтые, вот оранжевые, синенькие, – и внутри у каждого колечка одинаковый огонь.

На железной грохочущей каталке Чуров волок по коридору огромного старика. Живот под простынёй усох и ввалился, скулы торчали. Девятое отделение, в нём всё коричневое. Девятое отделение – зал в огромном старом доме. Потолки восемь метров. Огромная люстра в засохшей паутине, с померкшими пыльными стекляшками. От люстры в разные стороны разбегались трещины по потолку. Лампочек в люстре было немного, поэтому светила она тускло. Но круглосуточно. Видеть люстру могли все обитатели девятого отделения, за исключением тех, кто не видел ничего по причине полной слепоты. Внизу под люстрой помещалось три ряда по двенадцать коек, да ещё пять коек за проходом у стены, итого – сорок одна койка, и на каждой лежали люди. Серые простыни прямо на ржавых сетках кроватей, так что моча просто стекала на пол. Привыкнуть к запаху было невозможно. Отмыться до конца тоже.

Чуров переложил старика на свободную койку и отправился за аппаратом ЭКГ. Это вот как раз и была чуровская обязанность – слушать сердце. А заодно приходилось «писай дедуля ну вот и умничка», потому что санитарок и медсестёр не хватало. Аппарат стоял в подсобке, она же кладовка, она же кухня для персонала. Замызганный электрочайник пыхтел на клеёнке. Аги, которая тоже проходила здесь практику, насыпала чай в чашки. Глаза у неё по-прежнему были артистически зачернены, но фенечки с запястий сошли. Но надо ещё сказать, что это был за чай и что за чашки. Одна чашка – треснутая, с васильками синими и золотым ободком. Другая – с цветными мультяшными зверьками, поменьше, видать, детская. Обе без ручек. А чай – сероватая пыль, и клала Аги по чуть-чуть, щепотку, так что получался и не чай, а розоватая вода, а в ней пыльца, взвесь.