Чуров и Чурбанов - Ксения Букша

* * *

Нельзя сказать, чтобы отставной полковник с широкой мордой очень уж сильно перепугался. Поди докажи ещё. Он спустил листок в мусоропровод и постарался о нём не думать. Ну, это же всё равно что читать надписи на сигаретных пачках: импотенция, рак лёгких и прочая мутотень. Но, в отличие от пачек, над двухголовыми близнецами почему-то думалось. Жене уже сорок. Ему сорок восемь. Вообще-то поздние дети часто рождаются… всякими там, не такими. И что он тогда делать будет? Опять же, эта история с дедом. Вдруг дед внезапно обретёт разум и даст показания, вдруг на него уже там где-нибудь дело завели? Хотя вроде – где там подкопаться… Нет, надо было уломать жену на аборт! Безопаснее…

Но сейчас уже поздно.

– Слышь, – попытался мордатый отставной полковник за ужином, – а ты ходила проверять, кого носишь?

– А что?! – удивилась жена. – Ходила. УЗИ делала.

– А вдруг урода?

Жена насторожилась, возмущённо выдохнула через нос.

– С чего бы вдруг – урода? – поинтересовалась она.

– Да не знаю, – разозлился полковник. – Какого хрена ты вообще забеременела на старости лет?!

Это был обычный тон разговоров между ними, поэтому жена не дала себе труда обидеться сильнее обычного. И тут раздался второй звонок в дверь.

– Пап, я открою! – прошумел в коридоре сын.

– Погоди! – мордатый отставной полковник вскочил, чуть не опрокинув брюхом стол, так что пельмени выскочили из тарелки, и кинулся к дверям.

Он почти успел. Двери грузового лифта уже закрывались. Полковник выскочил на балкон лестничной клетки и ринулся вниз по заплёванной, плохо освещенной чёрной лестнице. Цепляясь за перила, он несся крупнокалиберным снарядом вниз по спирали. Стенки в доме были тонкие, и полковник мог слышать, как лифт проходит слои этажей, обгоняя его метров на десять. На третьем он услышал, как двери грузового лифта открываются, выпуская злоумышленника. Хватая ртом воздух, полковник рванул на себя железную входную. Мороз и тьма обступили его.

От подъезда скорым шагом удалялся, оставляя за собой облако дыма, молодой человек в пальто, высокий, широкоплечий, взлохмаченный, без шапки.

– Э-эй! – крикнул отставной полковник. – Ты чё, каво?!

Молодой человек обернулся, помахал тапком с надписью «уретра» и пошёл дальше. Полковник узнал его: Чурбанов с пятого этажа, то ли бизнесмен, то ли браток.

– Ещё раз! Поймаю! – надсаживая горло, завопил отставной полковник. – Найду! Мало не покажется! У меня люди!

– У тебя не люди, – негромко донеслось до полковника.

Загорелись огоньки тонированной девятки.

– Ничё не боятся, – прохрипел полковник. – Придёт наше времечко.

В глубокой задумчивости он нажал на кнопку 19 и добрался до своего этажа. Створки лифта разъехались, и полковник увидел перед собой сына с комком тетрадной бумаги в руке. Сын был очень бледен. Из квартиры доносились рыдания.

* * *

Чуров поднял деда, Аги помогла его раздеть. Сухая плоть тлела под грязной майкой. Чуров смазал густо-коричневую сухую кожу раствором. Наложил присоски на руки, на левую ногу, на грудь. Окно старинное, с медными затворами, краска выщербленная, карниз дырявый, ржавый, – огромное окно, огромнейшее. Подоконник широкий. На подоконнике… Чуров вгляделся и отвёл глаза. М-да.

Дед зашевелил губами и открыл глаза.

– Коля, – утробно булькнул он, покосившись на Чурова. – Когда пензия? По каким числам?

– Двадцать девятого, – прошептал Чуров, хоть он был и не Коля.

– Коля, – пробулькал дед, тараща глаза, – у меня это… болит это…

– Голова? Ноги, спина?

– Вот тут болит, – пробулькал дед и положил громадную заскорузлую руку на грудь. Рука ходила ходуном.

– Он на таблетках, возможно, – предположил Чуров. – Голос слышишь, ему горло сводит и губы. Без него беспокоится, спать не может.

– На галоперидоле он был, – сказала Аги.

Они выпрямились и нечаянно встретились взглядами.

– Может, лучше его вернуть, раз ты знаешь куда? – предложил Чуров.

Аги покачала головой.

– Некуда его возвращать. Только хуже будет.

– А можно меня из-под люстры перевести куда-то? – подала голос баба Валя. – Сматрикась там трещины какие. Как грянется на меня прям… Я спать не буду, я боюсь. А утром придут за мной, прийти должны. Там отдать должны, деньги-то. За телевизор.

Бабу Валю некоторые считали ведьмой – за то, что она, по слухам, умертвила двух человек. Но на вид в ней не было совершенно ничего зловещего. Это была древняя женщина, работавшая ещё в блокаду. Дочь и внук её умерли, но сильнее всего она переживала за аквариум и телевизор. Чуров иногда по её просьбе приносил белого хлеба. Однако хлеб всякий раз был не тот.

– Эта люстра уже давно там висит, – Аги. – Не бойтесь.

– А на окошке кто там у вас сидит курит? Это сестра ваша тоже? Скажите, чтоб не курила!

Чуров перевернул её, подложил поудобнее ветхое полотенце под спину.

– Никто у нас на окошке не курит, – Аги быстренько, и Чуров кивнул, и оба старательно отворотились от окна, потому что действительно сидит и курит, дым выпускает в неровную трещину-щель. И она, на подоконнике сидящая, посмотрела потом на люстру, и люстра покачнулась. Слегка. И трещины на потолке напряглись, набухли, как вены у бабы Вали.

(Чуров проснулся и обнаружил, что он на лекции. Положил голову щекой на парту. Внизу появился автомат по продаже кофе. Ново… введение… в кардиологию. Итак, на прошлой лекции. Мы разобрали. А сегодня мы разберём. Толстая чуровская щека расплющилась. Её грел стоящий рядом тёплый коричневый стаканчик с мутным бурым кофием. Стенка стаканчика запотела. Левая коронарная артерия начинается из левого заднего синуса Вальсальвы. Чуров как во сне услышал голос лектора, он знал – надо бы приподняться и что-то бы да записать, да вот хоть кофе отхлебнуть. Она представляет собой широкий, но короткий ствол длиной обычно не более 10–11 мм. Мятная конфета жгла расплющенную щеку изнутри.)

Чуров вздрогнул и проснулся спустя две секунды в зале девятого отделения. ЭКГ пишется. А невидимая сестра, что на подоконнике, так и сидела себе нога на ногу, курила молчаливо и терпеливо. Ты своё дело делаешь, а я своё. За окном воздух сгустился до сини, сухо и морозно, мелкий острый снег начался, чуть подзамело по крышам, немного побелело. А в зале девятого отделения тепло и душно. Острый запах мочи немного разбавлен свежестью сквозняков. Старик лежал закатив глаза. Небритые щеки изменили цвет. Чуров быстро наклонился к нему.

– Отец! – позвал Чуров громко, потряс за плечо. – Эй! Не надо, вот это вот не надо… Эй, отец!..