Секс – путь к свободе. Великая борьба за Эрос - Герберт Маркузе

Наш приверженец сексуальной этики мог бы поставить нас в особенно щекотливое положение, если бы ему пришло в голову спросить, что, собственно, можно возразить, с точки зрения ребенка, против наблюдения за актом, если он не раз мог видеть этот процесс, совершаемый на улице собаками, при условии, что ему затем объяснят происходившее. Если бы у нас хватило мужества быть честными, нам надо было бы признать, что мы не можем привести против сказанного ни одного аргумента, пусть даже этического, а это вновь укрепило бы позицию противника полового просвещения. Или, может быть, нам понадобился бы героизм, чтобы признать: не желая, чтобы ребенок смотрел, мы действуем так вовсе не в его интересах, а руководствуясь своим стремлением к ненарушаемому наслаждению.

Нам, загнанным в угол, осталась бы, следовательно, лишь такая альтернатива — возвращение к сексуальной этике, которая с неизбежностью должна отрицать сексуальность, или обращение к самому щекотливому вопросу, к вопросу об отношении к половому акту. Если же мы сделаем выбор в пользу того или другого решения, то нам следовало бы убедиться в том, что о нем ничего не знает прокуратура, которая, в противном случае, неизбежно воспользовалась бы параграфом, карающим за преступления против нравственности.

Предположим теперь, сделав уступку, что мы, руководствуясь нашими сексуальными интересами, заставили ребенка отказаться от намерения наблюдать за половым актом. В этом случае мы запутались бы в неразрешимом противоречии и выбросили за борт все, что начали делать и сумели создать ценой больших усилий, если бы не дали четкий и правдивый ответ на неизбежный вопрос ребенка о том, когда ему можно будет делать то же самое. Он ведь уже узнал, что дети растут в теле матери и очень хорошо понял, что для этого отец вставил свою «палочку» или «штуку» в отверстие в теле матери. Если родители были мужественны, они рассказали ему также, что «это хорошо», так же как его игра со своей «палочкой». (Не стоит забывать, что мы, если уж вступили на стезю просвещения, хотим действовать разумно, то есть последовательно, а не бессмысленно.)

Если же ребенок будет об этом знать, то мы, возможно, утешим его лишь на краткое время перспективой «стать взрослым», а когда придет пора созревания, то начнутся половые возбуждения, эрекции, семяизвержения и, соответственно, менструации, так что, вне всяких сомнений, будет предъявлен к оплате вексель, выданный в детстве. Если бы мы попытались и в этом случае отсрочить платеж, то сторонник сексуальной этики, который во что бы то ни стало хочет довести нашу позицию до абсурда и которому это очень хорошо удается, может задать логичный и иронически звучащий вопрос о том, что, собственно, мы могли бы возразить против полового акта в пору половой зрелости. Он будет с полным основанием ссылаться на то, что среди промышленных рабочих или у крестьян начало половой жизни само собой разумеется с достижением полной половой зрелости, то есть на 15–16-м году.

* * *

Мысль о том, что наши сыновья и дочери в 15 или 16 лет, а может быть, даже и раньше, могли бы жестко настаивать на своем праве иметь естественные сексуальные потребности, несомненно, болезненно задела бы нас и заставила после некоторого колебания и замешательства искать аргументы для защиты не столь уж многообещающей позиции. Нам придет в голову, например, аргумент «культурной сублимации», в соответствии с которым аскетизм в период созревания необходим для духовного развития. Кроме того, будем стремиться к тому, чтобы оказывать на молодежь, которая до тех пор росла в условиях ничем не стесняемой телесности, разумное влияние, рекомендуя ей в ее собственных интересах воздержание «на некоторое время».

И тогда наш злонамеренный и хорошо ориентирующийся сторонник сексуальной этики использует два аргумента, с которыми мы уже не сможем поспорить. Первый из них будет заключаться в том, что утверждение об аскетизме несостоятельно, так как есть сексологи и психоаналитики, со всей серьезностью утверждающие, что онанизмом занимаются чуть ли не все 100 % юношей и девушек в пору половой зрелости, и он не может усмотреть принципиального различия между сексуальностью и онанизмом. Напротив, онанизм не только снимает сексуальные напряжения в обычных условиях таким же образом, как половой акт, он даже связан с гораздо большим числом конфликтов, то есть, несомненно, еще более мешает жить.

Во-вторых, опираясь на это соображение, он возразит нам, что если верно утверждение о всеобщем характере онанизма, то не может быть верен тезис о необходимости аскетизма для духовного развития. Он слышал, как утверждают, что не онанизм, а напротив, его отсутствие в детстве и в период созревания свидетельствует о тяжелой патологии. Еще не удалось установить, что молодые люди, ведущие в период созревания аскетической образ жизни, в длительной перспективе обнаруживают более высокую духовную активность. Наоборот, истинно обратное утверждение.

В этой ситуации мы вспоминаем, что Фрейд однажды объяснил общую духовную отсталость женщин большими препятствиями к мышлению, обусловленными характером их сексуальности, и утверждал, что половая жизнь является образцом и для достижений в социальной жизни. Он противоречил самому себе, подчеркивая культурную необходимость сексуального угнетения. Фрейд не проводил различия между удовлетворенной и неудовлетворенной сексуальностью. Первая стимулирует культурную активность, вторая препятствует ей. Дело в конце концов не в нескольких плохих стихах, случайно возникших под пером приверженца аскетизма.

Убежденные теперь доводами рассудка, мы вспоминаем и о мотивах своей несостоятельной аргументации и при этом обнаруживаем всякого рода интересные и не особенно приятные нам тенденции, которые, к изумлению, ну никак не хотят подходить к нашим прогрессивным стремлениям. Наш аргумент о духовном развитии окажется попыткой придать рациональную форму нашему подсознательному страху, который вызывается мыслью о предоставлении сексуальности ее естественному ходу развития. Об этом мы предусмотрительно умолчим, отвечая нашему стороннику сексуальной этики, но честно признаем ничтожность нашей аргументации и приведем ему более серьезный довод. Что должно произойти с детьми, которые появятся в результате этих первых связей? Нет ведь никаких экономических возможностей, чтобы растить их.

Наш противник удивленно спросит, почему, собственно, мы не хотим просвещать всех школьников, переживающих половое созревание, относительно применения противозачаточных средств. Призрак параграфа, предусматривающего наказание за сводничество, снова поставит нас на почву действительности. При этом нам представится многое, например, как мы, движимые своими стремлениями к воспитанию нормального отношения к обнаженному телу, к половому просвещению — насчет оплодотворения людей, а не цветов! — и к другим прекрасным целям, намереваемся извлечь камень за камнем из здания консервативной морали, как затем идеал девственницы, невинной вступающей в брак, теряет свою опору вместе с вечной моногамией, а с ними — и идеал брака как такового. Ни одна трезвомыслящая личность не вознамерится всерьез утверждать, что люди, получившие настоящее, бескомпромиссное, научно обоснованное, то есть подлинное, половое воспитание, подчинятся принуждению со стороны адептов ныне господствующих нравов и морали.