Ограбить Императора - Евгений Сухов

– Застегни пуговицы.

Василий одеревеневшими вдруг пальцами принялся застегивать на узкой спине пуговицы.

– Ты меня поцарапал, – капризно пожаловалась Элеонора.

– Извини… Эта бабья наука мне никогда не удавалась.

Теперь, облаченная в разноцветные кружева и какие-то кокетливые ленты, тесемки, полоски ткани, шнурки и прочие атрибуты женского белья, больше напоминавшие заградительные сооружения на прелестном женском теле, она стала выглядеть совершенно чужой. Недосягаемой, что ли…

– Хм… Прямо скажу, горничная из тебя никакая, зато все остальное у тебя получается просто великолепно! Равных тебе нет… Так что для тебя не все потеряно, – улыбнулась Элеонора.

Глядя на ее яркое блестящее платье с кружевами и всевозможными складками, с трудом верилось, что всего-то какую-то минуту назад она принадлежала ему всецело, без остатка. Красивая птаха с броским оперением. Чужая, незнакомая. Сидит на ветке, до которой не дотянуться, и высокомерно посматривает на то, что происходит внизу. Яркие цвета на платье были чем-то вроде предостерегающей окраски, какая бывает у красивого ядовитого насекомого. Ее лучше не трогать и обходить стороной, если не желаешь неприятностей. Василий Большаков не однажды наблюдал сцену, как перед Элеонорой, спешно побросав цигарки, расступались даже циничные матросы, избалованные женским вниманием во всех борделях мира. Лица мужчин, загрубевшие на морском ветру, неожиданно начинали добреть, а жестковатые обветренные губы расползались в улыбке, как только они встречались с ее глазами. Самые отчаянные из них лихо сдвигали бескозырки набекрень в желании понравиться красивой барышне.

Элеонора подошла к шкафу со встроенным зеркалом и, повернувшись боком, оценила критическим взглядом свою ладную фигуру. А хороша, чертовка! Ничего не скажешь. Вытащив из ридикюля, украшенного матовым жемчугом, губную помаду, она принялась подводить губы, возвращая им утраченную в любовных утехах неотразимость.

Повернувшись, спросила едва ли не с упреком:

– Ты почему на меня так смотришь?

– Просто подумалось… – ответил Большаков, вправляя рубашку в брюки и затягивая ремень.

– И что тебе подумалось?

– Просто подумал… зачем я тебе? Извини, но при таких данных, как у тебя, ты могла бы подобрать нечто более существенное.

– Считай это моим капризом, – шагнула она к нему навстречу. Но незримое расстояние между ними не сократилось, она по-прежнему оставалась экзотической птахой, по недоразумению угодившей в силки деревенского простака.

– Ты не из тех, кто идет на поводу у капризов.

– А не допускаешь того, что ты мне просто понравился? И потом, я вижу в тебе большие задатки…

– О чем ты?

– Ты честолюбив, не довольствуешься достигнутым. Уверена, что через несколько лет ты поднимешься очень высоко. И мне бы хотелось при этом быть с тобой рядом. – Василий натянуто улыбнулся. Попытался притянуть Элеонору к себе, но она вдруг отстранилась. – Давай оставим это до следующего раза, хорошо?.. Вот и договорились.

– Когда ты уходишь, у меня возникает чувство, что мы с тобой больше никогда не увидимся.

– Все зависит от того, как ты будешь себя вести, мой милый. – Кончиком пальца барышня коснулась его носа. – Я – женщина капризная, привыкла к роскоши и вряд ли соглашусь жить в убогости. Чтобы удержать такую женщину, как я, ее нужно все время баловать. Ты ведь работаешь в ЧК?

– Да.

– Ну, вот видишь… Ты ничего не принес на свидание своей любимой женщине. А ведь я могу обидеться. Кажется, ты что-то говорил о броши?

Интонации шелковистые, голос убаюкивающий, но за кажущейся мягкостью прятался сильный, совсем не женский характер, доставшийся ей в наследство от далеких пращуров.

Последние два месяца Большакова четырежды привлекали к обыскам. Всякий раз это были огромные квартиры, занимавшие два этажа, забитых роскошью. Комнаты были заставлены многочисленными антикварными статуэтками, которые вполне неплохо смотрелись бы даже в столичном музее. На стенах висели подлинники художников эпохи Возрождения, а хозяйки даже в домашней обстановке не снимали с себя бриллиантов. Это производило впечатление.

Первым, к кому они зашли, был хозяин мебельной фабрики – могучий мужчина с грубоватым голосом. Его фабрика размещалась в соседнем переулке, до которой он всегда, несмотря на близость, добирался на собственном автомобиле. Из его квартиры во время обыска было вынесено два ведра ювелирных изделий, лежавших на видных местах и подмигивающих вошедшим разноцветным блеском.

Увидев реквизированное добро, сложенное в тюки, ведра и наволочки, хозяин квартиры лишь едко хмыкнул. Казалось, что потеря в пару миллионов рублей золотом совершенно не испортила его радушного настроения. Когда Василий покидал квартиру после обыска, у него возникло ощущение, что комнаты не лишились своего первоначального блеска, а только смахнули с себя броскую позолоту. За участие в реквизиции ему перепала сапфировая брошь с каким-то замысловатым вензелем. Когда душа просила праздника, Большаков неизменно ее доставал и долго всматривался в огранку камней, щурясь на искрящийся свет.

Расставаться с этой броской вещью было жаль. Она приносила ему удачу, и все свои успехи, связанные со службой, он связывал именно с ней. Элеоноре следовало подарить нечто иное, куда более кричащее.

Следующий, к кому Василий Большаков заявился с обыском, был профессор права Императорского университета – устроившись на стуле, он с каменным лицом наблюдал за тем, как четверо уполномоченных, не щадя дубовый паркет, перетаскивали тяжелые книжные шкафы в поисках тайников.

Умело простучали стены и вскоре отыскали под подоконником небольшое углубление, где хранилось полсотни ювелирных изделий. Заготовленными ломиками энергично вскрыли полы – именно там, в небольшой нише, был обнаружен тайник с несколькими бриллиантовыми брошками.

Профессор лишь покачал головой, а потом, накинув на плечи плащ и натянув на самый лоб шляпу, ледяным тоном изрек:

– Вам не всегда будет так везти, господа… Уж поверьте мне! История знает немало примеров. – И, помахивая тросточкой, с выпрямленной спиной вышел за дверь.

После того памятного обыска Большакову перепала платиновая заколка с тремя небольшими сапфирами, которую он и намеревался подарить Элеоноре.

– Была… Но я тебе принесу что-нибудь другое. Гораздо лучше. Обещаю!

– Вот и договорились, – улыбнулась Элеонора. – Я барышня сговорчивая. Буду ждать.

Поцеловав Василия в лоб, она выпорхнула за порог.

Июль 1918 года

В последнее время заказы, собственно, как и покупка дорогих изделий, резко сократились. Лишь вчерашний день можно было считать наиболее удачным. Через полчаса после открытия магазина пришли двое солдат и купили сразу чемодан серебряных ложек, а ближе к обеду заявилась еще группа матросов и смела со склада мельхиоровые ложки, инкрустированные золотом. Фаберже, не привыкший удивляться за долгую торговую жизнь каким-то невероятным казусам, в этот раз не удержался от вопроса: