Ограбить Императора - Евгений Сухов

– К сожалению, я не разделяю вашего оптимизма, – с грустью произнес Карл Фаберже. – Большевики могут продержаться и больше, уж слишком яростно они цепляются за власть. Но буду рад вам помочь. Вы подготовили имущественные записи? – по-деловому поинтересовался ювелир.

– Да, разумеется. – Открыв чемодан, в котором аккуратно были уложены коробочки, Эдвард Модестович вытащил несколько листочков, лежавших сверху, и протянул их Фаберже: – Вот это опись.

– Да, вижу… Весьма подробно, – пролистал ювелир написанное. – Вы постарались… С некоторыми вещами я хорошо знаком, вы мне их показывали, а вот эти, – ткнул он в напечатанные строки, – делали мои мастера.

– Именно так, Карл Густавович, – охотно откликнулся судовладелец. – Вот это шифр фрейлины, моей матушки, – приподнял он небольшую бархатную коробочку зеленого цвета, – делал ее Михаил Перхин.

– Талантливый был человек, – с грустью отозвался Фаберже, вспомнив своего рано ушедшего друга.

– А этот папиросник с сапфировой застежкой делал Альфред Тилеман. А эту вещицу, – приподнял он нефритовый набалдашник для трости, украшенный эмалью и драгоценными камнями, – Август Хольминг.

– Все так, – согласился Карл Густавович.

– Предметов много, триста двадцать четыре единицы. Вы сами все это увидите. – Гюнтер бережно положил пальцы на деревянный футляр из красного дерева.

– Оценкой занимается мой Евгений, – кивнул Фаберже в сторону сына, листавшего брошюру, – он великолепный оценщик. Но вы сами в какую сумму оцениваете ваши драгоценности?

– Я тут разговаривал со своими ювелирами, – чуть смущенно произнес судовладелец. – Полагаю, что не менее чем на полмиллиона рублей золотом. Напротив каждой из вещей стоит предполагаемая сумма. Вы можете сами убедиться, я ни в коем случае не завышал.

– Да, дорогой Эдвард Модестович, мы посмотрим и оценим. Пришлите завтра своих юристов, мы заверим все нотариально.

– Хорошо, Карл Густавович, – с видимым облегчением отозвался Гюнтер. Его полноватое лицо в этот момент значительно просветлело, обозначив в уголках глаз веселые морщинки.

– А ты, Женя, займись оценкой вклада.

– Хорошо, папа, – охотно отозвался Евгений Фаберже.

– А вот это мои семейные драгоценности, – поставил Константин Кениг на стол объемный пузатый портфель. – С большей частью из них вы знакомы. Вы ведь с моим покойным батюшкой были большие друзья.

– Именно так, – живо откликнулся Карл Фаберже. – А еще он был одним из моих постоянных клиентов.

– Большая часть ваших изделий теперь вот в этом чемодане. В нем же находится подробнейшая опись.

– Можете не беспокоиться, они будут находиться в моем сейфе под постоянным надзором. Дверь и стенки настолько крепкие, что открыть их просто невозможно. Кроме того, сейф находится под высоким напряжением.

– Очень на это надеюсь. Хотелось бы верить, что вся эта неразбериха побыстрее закончится, и я смогу заняться своим любимым делом… – Вздохнув, Кениг продолжил: – Хотя в настоящее время это совершенно невозможно. На Урале и в Поволжье разграбили все мои склады! Ущерб составляет сотни тысяч рублей. Предстоит не один год усиленной работы, чтобы хоть как-то заделать дыры в бюджете. А позавчера на моем заводе в Нижнем Новгороде разбили швейцарское дорогое оборудование, которое с таким трудом я перевозил из Берна. Можно сказать, что завод прекратил свое существование. В Москве подожгли фабрику и вытащили под шумок весь сахар. Я просто обязан думать о завтрашнем дне! В нынешнее время не так много людей с такой безупречной репутацией, как у вас, Карл Густавович. А потом вы ведь были другом моего батюшки…

– Не беспокойтесь, Костя, мы сделаем все необходимое, чтобы сохранить ваши драгоценности в целости. Пришлите человека, чтобы мы могли вместе осуществить оценку ваших драгоценностей и оформить хранение официально. Знаете, люблю, чтобы в каждом деле был надлежащий порядок.

– Очень хорошая черта, Карл Густавович, поэтому вам и доверяют люди. Мой батюшка был о вас самого высокого мнения.

– Я очень часто вспоминаю вашего батюшку. Знаете, ведь он был невероятный шутник. – Выцветшие глаза старого Фаберже вспыхнули юношеским азартом – он был рад хоть на мгновение оказаться в плену своих воспоминаний. – Лет двадцать назад он собирался ехать на лечение в Африку и как-то спросил меня, чего бы я хотел, чтобы он привез мне оттуда. Ну, я возьми и скажи ради смеха – привези мне жирафа! И вот где-то через полгода сижу я здесь на втором этаже в своем кабинете, а тут ко мне дворник вбегает и говорит, что ему «никак не пройтить в ворота. Яму нужно копать». Я совершенно не понимаю, о чем идет речь, спрашиваю его, что он хочет сказать? А он мне показывает на потолок и говорит, что этот пятнистый выше потолка будет. Вам бы, говорит, барин, самому посмотреть надобно. Открываю окно, а перед подъездом народу собралось видимо-невидимо, а в самом центре толпы стоит пятнистый жираф и в окно ко мне заглядывает. Вот такой шутник был ваш батюшка… Если чего-то пообещает, так непременно исполнит. А что мне было делать с этим жирафом? В самом деле, не яму же копать в воротах! Вот я и отправил его в зоологический сад Гельсингфорса.

– Да, я помню эту историю, – рассмеялся Константин. – Батюшка любил пошутить.

– А знаете, мне очень его не хватает. Да-с! Он был необыкновенно мудрым. Очень бы хотелось услышать, что он думает обо всей этой катавасии, приключившейся с Россией.

– Думаю, он не сказал бы ничего хорошего. А теперь позвольте нам откланяться, – произнес Кениг. – Наверняка у вас еще немало дел. Да и нам нужно собираться. Жена отъезжает в Ригу, а к Эдварду Модестовичу племянник приехал.

– Что ж, не смею вас больше задерживать, – поднялся Карл Фаберже.

Проводив гостей до дверей, Карл Густавович вернулся к письменному столу, на котором лежали чемодан и объемный портфель. Вот отыскался еще один повод для беспокойства. Фаберже внимательно прочитал опись драгоценностей. Выходило немало. На весьма внушительную сумму. Разуверившись в честности государства, петербуржцы приносили Фаберже свои сбережения, полагая, что в его доме они будут под большей охраной, чем в кирпичных подвалах банков.

– Я сейчас пройдусь немного, – обратился Карл Густавович к сыну, – а ты проверь все драгоценности, сравни их с описью, а потом пригласи Отто Францевича, занесите их в бухгалтерию и отнесите все в сейф.

– Хорошо, папа.

– На какую сумму в Петроградском филиале ценностей?

– Этим вопросом я занимаюсь всю последнюю неделю. По нашим оценкам, это где-то семь, может быть, даже восемь с половиной миллионов рублей золотом. Три миллиона будут уставным фондом нашей фирмы. А еще четыре или пять с половиной – это ювелирные изделия от частных лиц, переданные на хранение.

– Немало, – скупо произнес Карл Фаберже и, взяв в углу комнаты свою любимую трость из черного коралла с золотыми вставками, вышел из кабинета.

На улице, несмотря на июльскую пору, было невероятно свежо. Со стороны Финского залива дул стылый порывистый ветер, то и дело норовивший сорвать шляпу, пакостно задирал полы сюртука и намеревался остудить спину. Небо, сгустившись в серую пелену, едва пропускало тусклый солнечный свет. Улица, лишенная привычных вывесок и витрин, выглядела унылой. Вода в Мойке налилась свинцом, по ее поверхности плавали листы размокшей бумаги, обрывки картона, куски досок, тряпки. Цепляясь за гранит, они образовывали у берегов значительные скопления, а потом, подхваченные быстрым течением, плыли дальше бесформенными рыхлыми островами. Вытянувшись в длинную цепь, проплывали бревна. Река была захламлена, чего с ней не случалось в прежние годы. Фаберже отошел от парапета, удрученный развернувшейся картиной. Оживленно выглядел лишь Главный штаб, куда через арку то и дело подъезжали грузовики с вооруженными людьми. Нестройными рядами, разбивая коваными каблуками брусчатку, бойко топали солдаты. Полное ощущение неразберихи и чего-то невероятно трагического.