Кир - Семен Злотников

– Свободны! – громовым голосом объявила генерал двум рогатым полковникам, притащившим меня к ней за ноги, жестоко избитого, окровавленного и окованного пудовыми ржавыми цепями.

– Служим Советскому Союзу! – в унисон прокричали полковники и бесследно растворились в сумеречном пространстве каземата.

По всему судя, мы остались вдвоем – только я и она.

Я не мог ее видеть, поскольку валялся у подножия трона, лицом в ледяной бетон.

Не в силах поднять головы, я только слышал ее тяжелое с присвистом дыхание и затылком чувствовал на себе обжигающий холодом взгляд.

Я покрылся корочкой льда, пока мы молчали.

– Ну хорош! – наконец прозвучало набатом в замогильной тишине Детской комнаты.

– Хорош, матереубивец! – хрипло повторила генерал, мощной дланью хватая меня за воротник моего суконного пиджачка времен Первой мировой войны и мощно вознося над собой.

«Цепи на мне тяжелее меня!» – отчего-то подумалось мне.

Минуту-другую она внимательнейшим образом разглядывала меня на расстоянии вытянутой руки.

Вид у меня был еще тот – судя по тому, как она вдруг брезгливо поморщилась, вследствие чего ее нижняя губа невероятным образом сомкнулась с дужками бровей.

– Ты Данту читал? – неожиданно вопросила Каинова Н.А., устрашающе похлопывая черными щетками искусственных ресниц.

Я хотел ей сказать, что читал, и не однажды, но только простонал: а-а…

– Вот и я тоже чувствую, что не читал! – с дьявольской улыбочкой на устах констатировала она. – А когда бы читал, – продолжила, встряхивая меня, как нашкодившего кота, – то, может, и знал бы про Ад, что ждет тебя не дождется!

Без преувеличения, автор «Божественной комедии», после Софокла, входил вторым номером в круг нашего обязательного чтения.

Я мог бы цитировать генералу строки из «Ада», из первой части трилогии великого флорентийца («Чистилище» и «Рай» мать моя находила занудными и необязательными), но малейшее шевеление разбитыми в кровь губами доставляло мне страдание.

– Гляди! – властно воскликнула генерал, вознося меня еще выше, под потолок; при этом сама она оставалась неподвижной, и только ручища ее непостижимым образом удлинилась, подобно стреле башенного крана.

И тут же с тяжелым грохотом, как по команде, разъехались в стороны бетонные полы каземата, открыв моему потрясенному взору огнедышащий зев гигантской пропасти, буквально кишащей мириадами человеческих существ, терзаемых бесчисленными популяциями ядовитых змей, а также лютыми львами с вздыбленными гривами, тощими волчицами и прочими подобиями ежей, ехидн, шакалов и гиен.

Несметные тучи малярийных комаров и навозных мух, диких ос и свирепых слепней носились туда и сюда под музыку Вагнера и безжалостно жалили, кололи и пили из несчастных кровь.

Разум мутился от стонов и криков адовых пленников.

С окаянного дна на меня вдруг пахнуло зловонием и тоской.

Вероятно, и в самых своих невероятных фантазиях я бы не смог увидеть воочию все девять кругов Ада, когда-то так точно и образно описанных Данте Алигьери.

«Здесь кладбище для веривших когда-то, что души с плотью гибнут без возврата!» – припомнилось мне.

– А ну-ка, не жмуриться, матереубивец! – встряхнув меня, страшным голосом воскликнула генерал.

Я открыл глаза, повинуясь приказу.

Воистину, зримая реальность, представшая моему потрясенному взору, в разы превосходила возможности человеческого воображения.

Крики и мольбы тонущих в реках кипящей смолы, страждущих в объятиях скопищ мерзких червей, горящих на вечных кострах, раздираемых диким зверьем на куски, пронзаемых насквозь, как кинжалами, стальными хвостами крылатых драконов – проникали в меня до костей и корябали душу.

Страшный вопль раненого зверя вырвался из меня и кубарем прокатился по всему периметру каземата.

– Не орать, не люблю! – грозно осадила меня Надежда Авелевна.

Кажется, я все-таки закричал и задергался из последних сил, от чего пиджачок затрещал и расползся по швам – и я полетел в тартарары…

– Слава Богу, живой! – непривычно по-доброму прозвучал голос матери моей.

Едва я открыл глаза – она положила мне руку на грудь и попросила не волноваться, а тихо лежать, как лежу.

– Сынок, будешь жить! – интригующе пообещала она.

Между тем мое тело, казалось, кричало от боли – совсем как после смертельных сражений на берегу Сучара-ручья.

«Сынок… будешь… жить…» – повторял я про себя, почти осязая на вкус языком каждую буковку слова: ж-и-т-ь…

Неожиданно я обнаружил себя лежащим на матраце с подушкой (чего прежде со мной не случалось) и укрытым старой солдатской шинелью.

В воздухе витали запахи щей на сальце с обжаренным луком.

Поистине, мне снились сны – один фантастичней другого!

Наконец, в слабом утреннем свете, нечетко, на фоне решетки я различил мать мою, задумчиво что-то помешивающую ложкой в старом, помятом солдатском котелке времен Первой мировой войны.

– Вот доварю, и поешь! – наконец, долетел до меня шепоток, подобный ласковому дуновению ветерка.

Четыре насквозь прозаических слова – «вот!» «доварю!» «и!» «поешь!» – прозвучали сонетом.

Удивительные на слух слова: щец на сальце с поперченным лучком, капусткой квашенной, морковкой, лавровым листком и чесночком – протекали в меня, не встречая препятствий.

– Уж поверь, таких щец ты еще не едал! – стоя ко мне спиной, мелодекламировала она, призывно почмокивая губами.

– Ну чего, оклемался малец? – послышался хриплый, до боли знакомый голос.

– Не убили, спасибо, товарищ Каинова Надежда Авелевна! – процедила сквозь зубы мать моя.

И тут же мне вспомнились жуть и кошмар, пережитые мной этой ночью в Детской комнате № 13.

«Так то был не сон, и она мне не снилась, а существует!» – подумалось мне.

– Так били не до смерти, до полусмерти! – как будто расстроилась генерал.

– Гляди, если что! – погрозила ей мать моя.

– Как просила – так били! – как мне показалось, с обидой и некоторой толикой сожаления повторил хриплый женский голос.

– Не дай Бог помрет – ворочу с того света! – произнесла мать моя, впрочем, без пафоса.

– Немногих, однако, встречала оттуда! – заметила вскользь генерал.

– Тут случай такой… – начала было мать моя и умолкла. – Тут случай особый… – сказала и стихла; как будто утратила нить или забыла слова.

«О ком это они говорят? – безуспешно гадал я, взирая на женщин. – Неужели обо мне?»