Заклятие лабиринта - Александр Феликсович Борун

Я слегка толкнула дверь, готовая отскочить при малейшей угрозе. Дверь послушно распахнулась. За ней никого не было. Успели удрать внутрь квартиры? Так бесшумно? Или тут притаились?

Я вошла, настороженно озираясь. Ой, куда я лезу, в панике подумала я. Но остановиться было уже выше моих сил.

Обошла квартиру. Пусто.

Пока обходила, забыла о странном поведении двери. Разум от любопытства отшибло! Нет, зря БГ мне так много рассказал, зря…

Квартирка была уж очень странная и очень интересная: вся увешана какими-то сушащимися корешками и травами, многие сильно пахнут, причем некоторые – совсем незнакомо, а некоторые – вроде знакомо, но никак не вспомнить.

Почему-то прабабушка вспомнилась… Меня в трехлетнем возрасте возили ее навещать… Куда-то в деревню надо было ехать, да потом еще в лес идти… Тоже, что ли, разные травы сушила? Мне стало совсем не по себе. Я подумала, что, пожалуй, все-таки книга точно была права: зря я сюда влезла без приглашения. Похоже, тут живет натуральная колдунья. Непонятно только, при чем тут интересующие БГ шпионские игры?

Ладно, напоследок загляну в ванную и выметаюсь. В ванне обнаружился живой крокодил. Или он все-таки дохлый? Я стояла и тупо смотрела на крокодила, пытаясь зачем-то определить, дышит ли он, когда услышала, что входная дверь открывается. Пришла хозяйка. Не так уж долго бы и ждать-то пришлось, как оказалось. Права была книга, ноги бы не отвалились. Любопытство сгубило кошку, как говорят англичане.

Описать хозяйку очень легко. Я увидела классическую ведьму, худую и сгорбленную. Личико у нее было маленькое и морщинистое, кожа между морщинами блестела, как чешуйки ее крокодила. Нос был крючковатый, почти смыкающийся с торчащим подбородком. На кончике носа сидела бородавка, из которой торчало несколько жестких волосков. Почему-то они торчали не вперед, а вправо и влево, как усы у крысы или кота. Черного кота при ней не было, и я подумала, что бородавка его заменяет.

Я не очень часто бывала в такой ситуации, когда хозяин квартиры появляется во время несанкционированного проникновения в его дом, его крепость. Но все-таки несколько раз приходилось. Тут главное – чтобы хозяин не испугался. Или не очень испугался. Тогда с ним можно поговорить, что-нибудь наврать, состроить глазки и вообще.

Хозяйка меня не испугалась совсем, и это было хорошо. Но взирала на меня неодобрительно.

– Извините, – хотела сказать я. – Там у вас дверь была не заперта, а никто не отзывался, так я зашла посмотреть, не нужна ли помощь… – Но сказала почему-то совсем другое. – Ой! – сказала я. – Это живой крокодил тут у вас в ванне живет?

Хозяйка моргнула безресничными веками, как черепаха.

– Конечно, живой, – одобрительно отозвалась она, – раз живет, значит, живой, а хотя, голубушка, права ты, а я глупость сказала, не всегда оно так, что живет, значит живой, но этот – живой, да. А ты что думала, должно чучело под потолком висеть? А ты как вошла и зачем пришла?

Тут бы мне и выложить все как есть. Дескать, извините, бес попутал. Привычка такая у нас, у эфэсбешников. Даже бывших, если удобный случай подворачивается. Перед разговором с человеком рекогносцировку провести. Разведать, как он живет, чем дышит, вдруг какой компромат попадется. Легче будет разговаривать, ты мне, дескать, то, что мне нужно – а я о тебе молчок…

Или хоть так: извините, никак не смогла ждать, прямо как подталкивало что-то, очень интересно было…

Но я не догадалась ни до того, ни до другого, и выложила свою заготовку насчет незапертой двери. А ведь видела, что не то говорю, что зря…

Ведьма поджала свои и так почти отсутствующие губы, нехорошо прищурилась. Из глаз ее повеяло холодом. Поскольку ресниц у ведьмы почти не было, и с этим прищуром она стала еще больше напоминать какое-то пресмыкающееся.

– Не верю! – сказала она.

Если бы она просто сказала, врешь, дескать, или вообще какими-то другими словами выразилась, а не этим своим «не верю»! А тут я подумала: тоже мне, Станиславский выискался. И меня понесло.

– Что ж вы думаете, я дверь вашу вскрывала? – нагло спросила я.

– А то нет? – почти ласково отозвалась она.

– А доказательства? – обиделась я. И в самом деле, дверь-то сама открылась! Мало ли что я по ней вдарить собиралась? Она что, живая, чтобы пугаться?..

– А на что они мне, твои доказательства?

– Милиции предъявить.

– А на что она мне, твоя милиция?

Тут я совсем обиделась. Моя милиция, надо же!

– Ну, тогда я пойду, – сказала я, впрочем, не трогаясь пока с места, но понимая, что задание я провалила. Так ведь никто же не сказал мне, что надо именно расспрашивать эту ведьму о чем-то! Пойди, дескать, разузнай… Разузнала!

– А вот уж нет, не пойдешь! – неожиданно сказала ведьма, продолжая окатывать меня холодной волной своего взгляда из-под почти зарытых век. Как гипнотизирующая змея.

Тогда я молча прошла мимо нее (она посторонилась, пропуская меня в дверях ванной) и, не оглядываясь, направилась к выходу. На крокодиле своем тренируйся, подумала я. Кто кого перегипнотизирует. Он тебе, похоже, уже дал установку.

– Заклятье лабиринта наложу я на тебя, – сказала она мне в спину. Я остановилась и обернулась.

– Давай, накладывай, я подожду, – сказала я. Нет, ну какого дьявола я все это делала? Чувствовала, что надвигается что-то непредставимо ужасное, а вела себя так, как будто мне все нипочем. Как Пандора со своей шкатулкой: знаю, что открывать нельзя, страшная беда будет, а любопытство подталкивает: как же это, так и не узнать? Вот и открыла!

– Да ты иди, иди, – отозвалась она, – перебирай ножками своими длинными, бесстыдными, иди, да далеко ли уйдешь, иди да сворачивай, иди да сворачивай, обобьешь ножки свои резвые – ко мне на коленках приползешь, каяться будешь… Не выведут тебя резвые ноги, не выведет тебя вещее сердце, не выведет умная голова… А быть им, ножкам твоим нежным (я хихикнула: я пяткой разбиваю три кирпича), битым и резаным, жженым и кусаным, распятым и расплющенным… А быть ему, капризному твоему сердцу, сокрушену виной и досадой, любовью и ненавистью, войной и миром, пустотой и полнотой… Быть ей, упрямой твоей голове, задымленной и одурманенной, обкруженной и обманутой, побитой и потасканной… А и всей тебе на помойке быть! (Я опять хихикнула). В отбросы влезешь, с ними повстречаешься себе на беду. Ополчатся на тебя худшие среди плодов рода человеческого, и худшие среди плодов ращения его, и худшие среди плодов строения его… Опутают тебя вервиями рук своих, обволокут тебя терниями и волокнами оболочек своих, окружат