Приятное и уединенное место - Эллери Квин

Питер не подкачал. Небрежно бросив на столик двадцатидолларовую купюру, он повел меня к задней стене, так что мы все время оставались спиной к папе. Мы притворились, будто идем к уборным, но вместо этого ускользнули через кухню. Персонал не обратил на нас никакого внимания. Заставить работающих ньюйоркцев оторваться от своих обязанностей можно, лишь подложив под них бомбу.

Мы едва не попались, и на улице я сказала Питеру, что больше нам не стоит появляться вместе на людях. Он посмотрел на мое испуганное лицо, поцеловал меня, посадил в такси, но не поехал со мной. Прежде чем захлопнуть дверцу машины, Питер произнес тихим дрожащим голосом:

«Мне остается сделать только одно, и, клянусь богом, когда придет время, я это сделаю».

Больше я не видела Питера сегодня, но эти слова все еще преследуют меня. Они — и выражение его лица перед тем, как мой отец вошел в ресторан.

Девять месяцев…

Как будто сегодня что-то было оплодотворено в матке времени. Надеюсь, я не права, и молюсь, чтобы это было так, потому что, если взгляд Питера выражал то, что мне показалось, а его прощальные слова означали то, о чем я думаю, зародыш превратится в урода, как бывает, если беременная женщина принимает талидомид,[29]если не в кого-нибудь еще хуже.

Это ужасная мысль, и я чувствую, что больше не в силах излагать свои мысли связно. Я выпила больше половины бутылки и здорово опьянела, чего почти никогда не позволяю, так как боюсь к этому пристраститься. Так что прощайте, миссис Бутылка, лучше я лягу в кроватку.

Первый месяц

Январь 1967 года

Беременность началась.

Зигота стала многоклеточным эмбрионом. Он вырос до размера горошины, а его сердцевина — до размера булавочной головки.

Клетки в этой сердцевине образуют хребет, на краю которого формируется крошечный узелок. Это зачаток головы.

Второй месяц

Февраль 1967 года

До конца второго месяца при обычном наблюдении невозможно отличить человеческий эмбрион от собачьего.

Но по истечении первых восьми недель он приобретает безошибочные человеческие очертания. Теперь это уже не эмбрион, а утробный плод.

Третий месяц

Март 1967 года

Глаза уже не на одной стороне головы, но сближены друг с другом. Крошечные щелочки отмечают уши и ноздри, а чуть большая — рот. Лоб становится массивнее. На верхних конечностях появляются пальцы, запястья, предплечья. По внутренним репродуктивным органам можно определить пол.

Четвертый месяц

Апрель 1967 года

В течение этого периода живот развивается очень быстро, уменьшая диспропорцию между головой и остальной частью плода.

На голове появляются волосы.

Мать начинает чувствовать шевеление маленького тельца.

Пятый месяц

Май 1967 года

На половинной стадии беременности нижняя часть плода пропорционально увеличивается, а ноги начинают подниматься. Теперь мать четко ощущает то, что она вынашивает. Руки и ноги плода совершают внутри ее тела энергичные движения.

* * *

Эллери отделал свой кабинет панелями из сплавного леса — тогда этот выбор казался ниспосланным истинным вдохновением. Щербатая, неровная поверхность выглядела испещренной многолетними приливами и отливами и была искусно покрыта сероватым налетом пены морской. Глядя на нее, Эллери чувствовал, как пол колышется у него под ногами, а щеки обжигают соленые брызги. При установленном на максимальной мощности кондиционере было легко представить себя на палубе прогулочного судна, рассекающего воды Зунда.

Однако это оказалось серьезной помехой требованиям реальности. Метаморфоза стен кабинета изменила обстановку до критической степени, превратив обычную манхэттенскую квартиру в аттракцион. Эллери всегда считал, что для наиболее эффективного использования времени и следования графику писатель прежде всего нуждается в рабочей атмосфере привычного беспорядка. Изменения должны ограничиваться моделью точилки для карандашей на подоконнике. Даже пыль поощряет к работе. Согласно древней метафоре, творческое пламя ярче горит на тусклых и пыльных чердаках.

Зачем же было избавляться от милых сердцу грязных обоев, которые так преданно помогали ему заканчивать многие рукописи?

Эллери тупо смотрел на четыре с половиной фразы, отпечатанные на листе, вставленном в машинку, и складывал руки в молитвенном жесте, когда в кабинет вошел его отец.

— Все еще работаешь? — устало спросил он и быстро удалился при виде мучительного зрелища.

Но через пять минут старик появился вновь, неся запотевший стакан с зеленоватым коктейлем, которым успел освежиться. Эллери стучал себя кулаком по виску.

Инспектор Квин опустился на диван, продолжая потягивать коктейль.

— К чему колотить себя по мозгам? — осведомился он. — Кончай работу, сынок. У тебя на этой странице меньше, чем было, когда я уходил утром.

— Что? — отозвался Эллери, не оборачиваясь.

— Заканчивай работу.

Эллери наконец обернулся:

— Не могу. Я и так запаздываю.

— Еще наверстаешь.

Эллери коротко усмехнулся:

— Если не возражаешь, папа, я все-таки попытаюсь работать.

Инспектор поднял стакан:

— Приготовить тебе то же самое?

— Что именно?

— «Типперери», — терпеливо объяснил старик. — Особый рецепт дока Праути.

— Из чего он состоит? — спросил Эллери, поправляя вставленный в машинку лист на сотую долю дюйма. — Я уже пробовал особые рецепты дока Праути и убедился: они все отдают запахом его лаборатории. Что это за зеленая гадость?

— Шартрез, смешанный с ирландским виски и сладким вермутом.

— А не с мятным ликером? Храни нас Боже от профессиональных ирландцев! Если ты заделался барменом, папа, приготовь мне «Джонни на камнях».

Старик принес скотч. Эллери сделал глоток, поставил стакан рядом с машинкой и начал сгибать пальцы. Инспектор снова сел на диван, сдвинув колени, как викарий во время официального визита, потягивая «Типперери» и наблюдая. Когда пальцы сына готовились опуститься на клавиши, отец семейства со вздохом промолвил:

— Жуткий был денек.

Сын медленно опустил руки, откинулся на спинку стула и потянулся к стакану.

— Ладно, — сказал он. — Я слушаю.