Плоды страсти - Даниэль Пеннак

– Брак – вещь очень серьезная.

– По этому пункту я с тобой согласна.

– Ты приняла меры предосторожности?

– Какие меры предосторожности?

– Ты изучила, по крайней мере, его гороскоп? А свой? А как насчет совместимости ваших гороскопов? Ты должна серьезно подготовиться к вашей будущей совместной жизни, разве не так?

– Астрология для этого не годится, Бенжамен.

– Как так?

– Астрология нужна для того, чтобы помогать другим, но не себе.

– Слушай, оставь деонтологию в покое, не загружай меня вопросами профессиональной этики!

– Я говорю не о деонтологии. Любовь делает людей слепыми, вот и все. Даже если бы я захотела погадать на нас двоих на картах, у меня ничего бы не вышло. Любовь нельзя предсказать, она создается любящими людьми. Возьми, к примеру, вас с Жюли…

– Давай оставим Жюли в покое, хорошо?

(Тем более что Жюли в настоящий момент выигрывала свое пари.) Решив оставить в стороне дипломатию, я нанес мощнейший удар:

– Тереза, Мари-Кольбер запретил нам присутствовать на вашей свадьбе, он сообщил тебе об этом?

– Ну и что? Ведь ты же против свадьбы. Он скорее оказывает тебе услугу, тебе так не кажется?

Могу вас заверить: между вопросами и ответами проходило не более полсекунды. Наконец я ударил из дальнобойного орудия:

– Послушай, Тереза, вначале я не хотел тебе этого говорить, но сегодня днем я внимательно наблюдал за Мари-Кольбером и расстался с ним с твердым убеждением, что он собирается использовать твой дар ради своей личной карьеры, только и всего. Это человек, вскормленный властью, и он женится на тебе по политическим соображениям!

– То есть он будет любить не меня, а мои способности предсказывать будущее?

– Точно. Ты интересуешь его лишь как ясновидящая.

– Ну что ж, это легко будет проверить.

Она произнесла эту фразу с такой спокойной улыбкой на лице, что я вновь ободрился, подумав, что еще не все потеряно.

– Я лишусь дара предсказывать будущее на следующий день после нашей брачной ночи, – добавила она. – Если он отвергнет меня, значит, он хотел жениться на гадалке, а не на женщине.

Нам всем потребовалось некоторое время, чтобы переварить смысл, заключенный в ее последних словах.

Первым сломался Жереми:

– Ты хочешь сказать, что, когда ты больше не будешь… ты не…

– Точно.

– Потому что вы еще не… он тебя еще не…

– Вздрючил? Трахнул? Заделал? Натянул? Отодрал? – закончила фразу Тереза, заимствуя лексику Жереми. – Я приняла для себя решение выйти замуж девственницей. Чтобы хоть чуточку внести оригинальности в наши семейные традиции…

– Это ты на маму намекаешь?

– Мама есть мама. А я есть я.

И ужин покатился в тартарары: Жереми стал яростно защищать честь нашей мамы. Тереза кричала, что не собиралась говорить о ней ничего плохого, поднялся общий галдеж, который длился до тех пор, пока все не вскочили из-за стола и двери в спальнях не захлопали, как в лучших буржуазных домах.

1

Я сделал все. Я поистине сделал все возможное, чтобы помешать этому браку. Прежде всего, я выставил за дверь Тео, который решительно встал на сторону Терезы. Он в то время как раз переживал очередное любовное приключение с одним биржевым маклером и превозносил страсть как высшую из ценностей, оставшихся у человечества. Опираясь на свою специфическую, окрашенную в голубые тона логику, он забросал меня аргументами, которые, возможно, при иных обстоятельствах я нашел бы весьма интересными:

– Бен, не мешай Терезе выходить замуж. Если б ты знал, как мы с Эрве хотим иметь ребенка!

– Хочешь оказать мне большую услугу, Тео?

– Все, что пожелаешь.

– Топай домой и не возвращайся сюда до тех пор, пока я не улажу это дело.

– Бенжамен, только у вас дома я чувствую себя хорошо. Эрве перевели на работу в Токио, а у меня нет столько денег, чтобы болтать с ним каждый вечер по телефону.

– Ничего, мы пустим шапку по кругу, чтобы сброситься тебе на телефонные разговоры.

После чего я занялся Жереми, который видел во мне лишь тупоголового властного отца, противившегося браку по любви своей прекрасной дочери, «ну точь-в-точь как те старые козлы в пьесах Мольера», уточнил он.

– Жереми, напомни мне, когда в последний раз я задавал тебе взбучку?

Пока он рылся в своей памяти, я перешел от намеков к прямым угрозам:

– Еще раз сунешь нос в это дело, получишь от меня так, что потом придется очень долго отлеживаться в кроватке. Понял? Да, и вот еще что: прекрати заниматься ерундой и оставь плакат Мартена Лежоли в покое, иначе длинные руки, наклеивающие его каждое утро, когда-нибудь дотянутся до твоей шеи.

Удалив со сцены Тео и Жереми, я, как настоящий руководитель партии во времена чисток, проконсультировался с каждым из оставшихся соратников. Однако это не дало особого эффекта. Даже старина Семель не знал, как предотвратить надвигающуюся угрозу.

– Ты не сможешь помешать свадьбе, Бенжамен. Возьми, к примеру, нас с женой. И ее, и моя семья были против нашего брака. И нельзя сказать, что они были не правы, я колотил ее всю жизнь, а она пропивала мой капитал, который я зарабатывал на торговле. Когда из-за ее цирроза я остался вдовцом, у меня не хватило денег даже на то, чтобы оплатить ее похороны, помнишь? Если бы не вы, лежать ей в общей могиле. Так вот, теперь мне ее не хватает… Ну, то есть не то чтобы не хватает, – поправил он себя, – мне не хватает нашего брака.

Жюли, избороздившая в свое время целый океан любви, прежде чем зайти в мою гавань, могла оказаться прекрасным советчиком в таких делах. Я спросил ее, что она – только честно – думает о Мари-Кольбере. Меня интересовало мнение женщины. Она ответила лишь одним словом:

– Резинка.

– Прости, не понял?

– У него лицо представителя санэпидемнадзора и руки гинеколога. Он занимается любовью только с презервативом. Независимо от того, есть опасность заражения СПИДом или нет. Такая публика всегда напяливает на свой прибор резинку.

– А я, наоборот, думал, что настоящий политик страдает приапизмом, они так озабочены тем, чтобы обойти конкурентов.

– Однако они редко оказываются хорошими любовниками и всегда – отвратительными мужьями.

– Жюли, как я могу этому помешать?

– Априори ты никак не можешь этого сделать.