Дороги богов - Галина Львовна Романова

Не ведаю, какая сила вложила тогда мне в уста эти слова — в глубине души я трепетал от страха и слышал свой голос словно со стороны. Возможно, это сам Меч Локи, в благодарность за освобождение из камня, помогал мне — как знать! Во всяком случае, окружившие меня викинги не делали попыток остановить меня. Договорив, я протянул руки и отдал меч отцу.

Эрик Медведь, приняв Меч Локи на вытянутые руки, долго разглядывал его длинное тело, поворачивая то одним боком, то другим, проводил пальцем по рунам, иногда оборачивался на труп Ольгерда, который уже вынули из петли. Все ждали его решения, и он заговорил:

— Об этом мече еще во времена моего деда слагались пророчества. Говорят, его принесли сюда сами асы и назначили меч одному из потомков нашего рода, наиболее достойнейшему… Я сам в свое время пробовал силы, пытаясь определить, не мне ли выпала судьба владеть им, но потерпел неудачу. То же мои сыновья… Но теперь меч обретен… Я верю тебе, Олав. Ты невиновен, и в доказательство я могу дать тебе свободу и…

Он взглянул на меч в своих руках, но тут Торвальд выступил вперед и положил руку на лезвие меча.

— Ты можешь дать волю этому трэллю, отец, — сказал он, — и даже назначить ему пристойную награду, но этот меч останется в нашем роду. Асы предназначили его достойнейшему из твоих сыновей. Мне кажется, я имею на него права… А сыну рабыни негоже касаться справедливого меча!

Лучше бы он этого не говорил! Во мне словно лопнуло что-то. Я бросился вперед и зарычал, готовый даже вцепиться ему в глотку, как зверь:

— Я — Олав Эрикссон из рода Ильвингов, и ты не смеешь так говорить со мной!

В следующий миг я бы ринулся на Торвальда, коснись он только меча, но Эрик Медведь остановил нас. Опустив меч, он впился мне в лицо долгим взором, словно стараясь запомнить на всю жизнь.

— Оказывается, у меня есть еще один сын? — наконец медленно произнес он.

Холодный тяжелый ветер дул с севера, нагоняя на высокий каменистый берег темные волны. Море Нево привычно ярилось, наскакивая на землю, и, повторяя его атаки, по небу также ползли тучи, неся в глубь земель первые грозы.

Прищуренные глаза привычно-пристально вглядывались в даль. Где-то там, на окоеме, сейчас скрытом ночной тьмою, небо сливалось с Нево-озером, и казалось, что непогоду рождала сама ночь. Сырой воздух был уже напоен запахами воды, ветра, листвы и мокрого песка. Тишину давно разогнал ветер, но в его посвисте, шелесте листвы и плеске набегающих волн привычный слух легко улавливал знакомые спокойные звуки спящей земли.

Маленькая речка Каменка сбегала в озеро Нево. Сейчас ее робким водам мешали встречные волны и ветер, и речка тоже пробовала яриться и наскакивала снова и снова, пытаясь одолеть преграду и слиться с отцом-Нево. Нельзя было не сочувствовать маленькой упрямой речушке, которой наплевать на погоду.

На ее высоком берегу в полусотне шагов от берега большого озера стояла застава — сложенный из неохватных бревен детинец с рядами заборол и передней сторожевой башней, нависающей над единственными воротами. Земляной вал приподнимал детинец над землею, а опоясывающий заставу ров делал ее почти неприступной. «Почти» потому, что не рождалось такой крепости, какую нельзя было бы взять. Впрочем, за те без малого три десятка лет, что застава стояла тут, ничья чужая сила не входила в ее ворота. Даже викинги, что редко приплывают с миром, и то предпочитали обходить ее стороной и не тратить понапрасну времени. И небольшой поселок рядом мог чувствовать себя в безопасности.

Сейчас застава спала. Тьма стояла в дружинных молодечных избах и нескольких домах семейных воев. Мрак сгустился в неметоне, где спали боги. Посапывали во сне отроки и полноправные кмети, чутко дремали подле детских колыбелек женщины — всего четыре на почти шесть десятков мужчин. Только в конюшнях переступали с ноги на ногу лошади да в хлевах вздыхал скот.

Люди спали, доверившись нескольким дозорным, что единственные не спали в эту ночь. Двое неспешно бродили по заборолам, по пятам сопровождаемые лохматыми псами. Третий застыл наверху въездной башни. Чуть подавшись вперед и раздувая ноздри, он жадно ловил долетающие с озера запахи.

Зарница была пятой женщиной на заставе — четверо других были женами старших воинов-бояр: самого воеводы и его ближников. Это позволяло ей не забывать, кто она такая, но не более.

Два года минуло на днях, как, пройдя испытание, она была опоясана воинским поясом и названа кметем. И три года с малым пролетело над головой с той поры, как сбежала она чуть не из-под венца на заставу. Мать поплакала-погоревала, постояла у ворот укором и посмешищем, а потом и вовсе махнула рукой и ушла, напоследок бросив через плечо горькое слово: «Померла у меня дочка!..» Слышавшие ее вои тогда враз волной отхлынули от застывшей за их спинами Зарницы, и долго никто из них не мог заставить себя слово ей сказать. Хорошо воевода Ждан Хорошич не больно-то верил словам, что сказаны сгоряча. Девку-неслуха, что вопреки всем ушла из дома, гнать не велел — сам взялся за ее обучение. Зарница доверилась ему — Ждан Хорошич чуть не в отцы ей годился, старший сынок уж пятнадцатое лето встречал. Осиротевшая девушка вошла в его семью дочерью, которую боги так и не дали воеводе.

Только после того, как стала кметем, прочие воины перестали шарахаться от нее — теперь ее судьбу вершил тот же Перун, а домашние боги ее рода стали для девушки чужими. Тот, кто посвятил себя ратному труду, ходит на особом счету у богов. Кладя живот свой на алтарь заместо иной жертвы, воин в мирной жизни стоит выше простых людей.

Сказать правду, Зарница никогда и не мыслила себе другой жизни. Как-то так случилось, что в судьбе ее все складывалось одно к одному. До семи лет была она обычной девчонкой, как десятки ее подружек, — бегала в одной рубашонке босиком по грибы да ягоды в соседний лесок, возилась на дворе и за околицей, дома у печи качала обернутую тряпицей чурку, называя ее дочкой, пыталась помогать матери по хозяйству, порой путалась под ногами и зарабатывала незлой подзатыльник — изба была полна детьми: братья и сестренки ползали по полу и полатям. Боги дважды посылали матери двойни и однажды тройню, так что она то ходила тяжелая, то разрывалась между орущими малолетками, так что все заботы по дому рано легли на плечи отца и старшего брата. Зарница, как старшая дочка в семье, тоже начала приучаться к делам, да доползло откуда-то поветрие. Ведун Белоглаз успел вовремя разглядеть на том берегу Каменки растрепанную девку в белой рубахе, что махала полотном, нагоняя болезнь на поселок. Он загнал всех селян по домам, навесил на каждую дверь замок и, велев всем сидеть по домам, вышел навстречу растрепанной девке один…

Люди притаились, опасаясь даже до ветру за угол выскочить и скотине воды принести. Полдня ревели голодные коровы в стойлах — было то ранней весной, еще до Ярилина дня. Хозяйки одергивали малых ребят, чтоб ненароком не выглянули да не приметили лишнего — а ну как отвлечет нежеланный видок ведуна, ослабит его силу или вовсе переселится в любопытного сорванца моровая болезнь. Все сидели, ждали, когда ведун, проходя мимо, стукнет кулаком в дверь, давая знать, что можно выходить. Мать Зарницы, только недавно разрешившись от бремени тройней, не сумела уследить за дочкой-семилеткой. Взобравшись с ногами на лавку, девчонка отодвинула заслонку волокового окошка и высунула любопытный нос наружу.