Уэллс. Горький ветер - Дмитрий Даль

Уэллс сел и указал мне место по правую руку от себя.

Не успел я удобно устроиться на стуле, по размерам и комфорту больше напоминающем кресло, как бутылка с портвейном плавно воспарила над столом и поплыла по воздуху. Одновременно с ней поднялся бокал и переместился поближе ко мне. Второй бокал занял место возле тарелки Уэллса. Летающая бутылка рассталась с пробкой, наклонилась, и ароматная тягучая рубиновая жидкость потекла в бокал. Сперва наполнился мой на правах гостя, а потом и бокал Уэллса.

Я сидел с раскрытым ртом, боясь пошевелиться. Мало ли, летающая бутылка посчитает, что я представляю для нее угрозу, и попробует мою голову на крепость.

Заметив мое смятение, Гэрберт рассмеялся.

– Не бойтесь, молодой человек. Тут нет ничего мистического и таинственного. Помимо нас в этой комнате находится мой дворецкий Штраус. На его примере я испытываю устойчивость эффекта невидимости. Несколько лет назад я открыл возможность делать живые объекты невидимыми. Как водится, первые эксперименты я ставил на крысах и обезьянах. До сих пор в подземельях Лондона бегает невидимое потомство моих экспериментальных крыс. Невидимость удалось открыть. Только вот объект, становящийся невидимым, вскоре терял разум и превращался в агрессивное буйное существо невиданной силы. Собственно, крысы вырвались из клеток. По Лондону также до сих пор бегает Сфинкс, моя экспериментальная обезьяна. Очень умный парень. Мне очень жаль, что он обезумел. Хорошо, что с агрессией у него было плохо. Он способен только озорничать, хотя и весьма зло. Все эти задирания платьев дамам, летающие котелки и моча с неба на головы одиноких прохожих – все это дело его проказливых лап. Отловить его не представляется возможным в силу невидимости объекта. Но поскольку Сфинкс не представляет угрозы жизни, полиция не сильно-то обеспокоена его существованием.

– Признаюсь честно, если бы мне на голову пролилась моча, я был бы весьма удивлен и раздосадован, – я умолчал о том, что рвал бы и метал да стремился бы урезонить и наказать обидчика.

– Уверен, что я испытывал бы те же чувства. Хорошо, что этот инцидент был единичным. Со временем мне удалось найти причину этого безумия и устранить его. Но оставалась проблема устойчивости эффекта невидимости. Когда я избавился от побочного явления – безумия, я провел эксперимент на человеке. Чарльз Стросс, старший инспектор Скотленд-Ярда, согласился участвовать в эксперименте. В результате все прошло успешно, за маленьким исключением. Чарльз стал невидимым, но этот эффект оказался весьма неустойчивым и приобрел цикличность. Давайте выпьем и продолжим.

Уэллс покачал рубиновую жидкость в бокале, отпил немного и отставил бокал в сторону.

Я последовал его примеру и тут же понял, почему этот напиток можно пить только маленькими глоточками. Он был божественен. Словно жидкий огонь, наполненный сладостью и медом, потек мне в горло.

– Дело в том, что мне удалось сделать живой объект невидимым, но на определенный отрезок времени. И в случае с Чарльзом этот отрезок уложился в три с половиной часа. Дольше эффект невидимости не держался. И, как выяснилось, оказался необратимым. Поэтому Чарльз стал мерцать. Он становится на три с половиной часа невидимым, возвращается к видимости на тот же отрезок времени и опять пропадает. Очень утомительное явление, к тому же слабо контролируемое. Со временем мне удалось отстроить этот эффект и научиться им управлять. Теперь Чарльз сам может контролировать процесс. Невидимость в любом случае будет длиться не более трех с половиной часов. А вот видимость медикаментозным путем может контролироваться и быть увеличена до пяти-шести часов. Дальше опять сбой в невидимость. Я и дальше занимаюсь экспериментированием в этой области. И уже добился более серьезных результатов. Непрерывный поток невидимости. Сейчас Штраус, мой дворецкий, отыгрывает этот эксперимент и помогает мне, будучи невидимым.

Винная бутылка поднялась в воздух и качнулась из стороны в сторону, словно подтверждая слова господина Уэллса.

– И как теперь живет Чарльз? Это же дико неудобно так мерцать, – спросил я.

– Первое время он был очень раздосадован этим явлением, но ему удалось приспособиться. Невидимость помогает ему на службе. Ведь он старший инспектор криминальной полиции. Ловит убийц и воров. И весьма успешно, я вам скажу.

На столе появилось блюдо с говяжьей вырезкой и печенным с овощами картофелем. Невидимый Штраус разложил пищу по тарелкам и замер. Может быть, он ушел, может быть, он просто стоял у нас за спинами. Жуткие ощущения оттого, что в комнате присутствует кто-то невидимый, от кого можно ждать любого: захочет – пырнет вилкой, захочет – поцелует, и ты не сможешь этому противостоять. Какая только дичь не лезла в мою голову во время этого странного обеда!

В конце его Гэрберт Уэллс объявил, что я нанят на должность его личного помощника и могу немедленно приступать к своим обязанностям. Не знаю, что поспособствовало принятию этого решения – мое личное обаяние или отличные рекомендации, которые подготовила для меня Секретная служба британской короны.

Первое время я с тяжелым сердцем покидал дом на Бромли-стрит, где царили чудеса, где сердце мое радовалось торжеству науки, а мозг работал с удвоенной силой, впитывая в себя все увиденное. И пускай я мало что понимал из волшебства, которое Уэллс называл научными экспериментами, но я не уставал наблюдать и записывать результаты исследований в толстые тетради, усиленно давя в себе удивление, которое в сложившихся условиях только мешало бы работе. Каждый раз поздно вечером выходя за дверь, я боялся, что, вернувшись утром, обнаружу лишь безжизненные комнаты или, того хуже, обывательское жилище, где и не пахло никогда безумством исследований. Я помогал Гэрберту во всех его начинаниях, совершенно не обращая внимания на сложности его характера. А надо сказать, что человек он был неровный.

Нередко я приезжал утром и заставал его в упадническом настроении. Он мог сидеть в своем любимом кресле, пить вино и отчитывать занудным тоном Штрауса, который в такие минуты жалел о том, что когда-то поступил к Уэллсу на службу дворецким. Но через мгновение его лицо озарялось от очередной пришедшей гениальной идеи. Он весь преображался, и уже ни следа не оставалось от былого упадка.

В такие минуты в его руках, казалось, сам воздух горел, реактивы сами смешивались, а мироздание само раскрывало перед ним все карты. Но к вечеру от былого воодушевления не оставалось и следа, Уэллс погружался в пучину меланхолии, брал с полки первую попавшуюся книгу и начинал листать ее с безучастным выражением лица. При этом я не был уверен, что он ее читает, скорее проглядывает, изредка цепляясь к знакомым словам, и тогда уже он вчитывался в текст, прожевывая его абзац за абзацем, чтобы потом снова усиленно листать том, точно более скучного и бесполезного издания он в руках не держал.

К счастью, Уэллс настолько сильно загрузил меня работой, что я мало обращал внимания на особенности его характера. В то время, когда я не ассистировал ему на экспериментах, я занимался восстановлением и систематизацией записей Гэрберта, создавая архив его научных трудов. И чем больше я занимался этим, тем больше поражался величине гения Уэллса. Здесь в толстых тетрадях с черным кожаным переплетом были сосредоточены годы и годы научных исследований. Множество открытий и изобретений, способных перевернуть мировую общественность, были сосредоточены под этими черными обложками. Я настолько сильно увлекся работой, что начисто забыл причину, по которой поступил на службу к Гэрберту Уэллсу, но и Флумен не торопился мне напомнить о поставленных передо мной задачах. Он совершенно оставил меня в покое, либо скончался по естественным или насильственным причинам, либо забыл о моем существовании.