Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин

Пожалуй, даже слишком — режет глаза.

А оркестр уже играет «Амурские волны» и «Марш энтузиастов».

И только баб-Маня почему-то говорит:

«И в свой дом, здоров и невредим, он зашел»…

VIII

Спали они плохо.

Поезд сильно трясло.

Какие-то бесконечные остановки. Малые станции и полустанки. Разъезды и переезды.

Старый вагон вздрагивал, скрипел, его заносило то влево, то вправо, дергало то назад, то вперед.

За окном пробегали скошенные поля, леса и перелески, реки и озера, деревеньки, приютившиеся по косогорам и в ложбинах, с облезлыми, полуразрушенными церквами. Мелькали станции, полустанки и разъезды, захламленные, какие-то неприбранные, наводящие тоску. И так от самого Ленинграда. По редким асфальтовым дорогам ползли машины и тракторы, а по грунтовым — телеги и стада.

Перед Витебском их обогнал военный эшелон с танками на платформах и веселыми обветренными танкистами в теплушках. У некоторых на груди белели медали.

«За финскую», — отметил про себя Алеша.

До Киева ехали сутки с ночью.

Потом — пересадка.

Саша командовал. Поняли главное: у него — предписание. Еще более поняли, что он старший, когда хотелось есть. Пока были свои, домашние запасы, с этой его ролью никто не считался. Когда запасы пошли на убыль, оказалось, что Невзоров — маг и волшебник.

После Киева пересадки стали чаще. Ждали очередного поезда. Часы, а иногда и больше.

Пейзаж пошел повеселее. Больше зелени. Много белых хат и аккуратных домиков. На прудах, озерах и вдоль рек — птицы.

Стада бродили по полям тучные, не то что в России. И машины чаще на дорогах, и люди по-праздничному одетые в национальные костюмы. Промелькнуло несколько свадебных шествий с гармошками, баянами, а одно даже с духовым оркестром.

Саша был на высоте:

— Ребята, жратва обеспечена! Секунду — внимание! Вот!..

И появлялись сало, и хлеб, и сахар, и соленые огурцы, и чуть ржавая селедка — вкусная, на редкость вкусная в дороге.

За кипятком Саша направлял Пролю. Пролетарскую революцию Кривицкого. Отчества его, правда, никто пока не знал. Проля исправно выполнял все по части кипятка. И горячего, как говорили, ибо иногда кипяток становился единственным горячим блюдом.

Острили на тему — гидравлик.

Пролино превосходство было в имени, связанном с революцией, и в родителях его, давших ему такое имя.

В долгом пути с трясками и бесконечными пересадками перезнакомились. Каждому и дело нашлось. О биографиях не говорили. Какие там биографии, когда они — мамины, папины, бабушкины, дедушкины!

Говорили о прежних занятиях. О том, как и где работал и что зарабатывал.

Тут выяснилось, что скромный кандидат каких-то наук Ваня со странной фамилией Дурнусов — самый материально обеспеченный член команды. Он защитил диссертацию, а это, оказывается, что-то дает, и он… В общем, страдает от обеспеченности. Ему стыдно… Ему двадцать восемь…

— Ребята, я старше вас, но…

Оказывается, именно он, этот гениальный человек, принес в вагон две бутылки портвейна. Бутылки давно распили, а инициатива кандидата наук Дурнусова осталась в доброй памяти.

Где-то при очередной пересадке Женька Болотин спросил:

— А на чем вы, простите, погорели?

— Я никогда в жизни не горел, — непонимающе и удивленно признался Дурнусов.

Это было странно. Мы недоучки, пусть и мнящие о себе, а тут новобранец — кандидат наук!

Мы и он!

Он оказался отличным парнем.

Кандидат наук!

По рыбному хозяйству…

И опять поезд и пересадки.

Инженер Слава Холопов оказался с Кировского.

Конечно, он не знал и не может знать его, но ведь Алеша на Кировском работал…

Самой странной личностью оказался историк — Костя Петров.

Шиллер когда-то волновал Алешу, но, когда в поезде он спросил Костю, учившегося в «Петерпаульшуле», о стихах, тот застеснялся и ничего не мог сказать.

Костя Петров оказался простым парнем. Значит, и среди историков есть свои ребята.

А команда у них — неплохая.

Отличная команда.

И значки «ГТО», «ГСО», а у Женьки Болотина и детский «БГТО» плюс ко взрослым.

У Алеши есть и «Ворошиловский стрелок». У других нет, а у него есть.

Едет команда в составе восьми человек куда-то к месту службы.

Куда?

Никто не знает.

Маму он обнял на вокзале как-то неловко, за спину.

Веру даже не поцеловал как следует.

Не решился.

Военный из военкомата крепко пожал ему руку.

IX

96-я горнострелковая дивизия.

141-й артиллерийский полк.

Алеша даже не слышал такого прежде и не думал, что такое может быть.

«Горнострелковая дивизия»!

Проезжая Львов, они смотрели на этот город как на диковинный.

На перроне мальчишка лет десяти торговал папиросами «Норд».

Саша пытался устыдить его:

— Ты что, мальчик? Учиться надо, а ты…

За мальчишку сразу же вступилась какая-то потертая дама:

— А вы побеспокойтесь, — как вас, товарищ? — чтобы папиросы были в магазине!

— Между прочим, мадам, — выкрутился Сашка, — папиросы «Норд» — советские. Не знаю, чем у вас раньше торговали…

Проехали и город Станислав.

Ощущение заграницы, пусть бывшей, польской, вчерашней, — никуда от него не деться!

Горсков почему-то неотвязно думал о красках. О тех, которых боялся в Академии, да и раньше, наверно… О тех, которые так просто ложились, когда он с ребятами рисовал рекламы.

Но все это — зыбкие воспоминания.

Вчера, позавчера, а точнее — сто лет назад.

А сейчас — 96-я горнострелковая дивизия, 141-й артполк.

В картах они, все восемь из команды, плохо разбирались. Их познания были на школьном уровне — контурные карты, хотя и они когда-то доставались с огромным трудом. Глобусы — не карты, но и их не было.

А тут городок Долина. Видимо, недалеко от Станислава.

Тут — дивизия и полк.

— Можно было приехать и позже, товарищи инженеры, доктора и академики, — бросил им какой-то военный, который потом оказался начальником клуба.

Их ждали и не ждали. Так можно было понять.

— Вас, академиков, трое? Прошу в клуб! Остальные по особому распоряжению… Возможно, в учебную батарею, раз вы — необученные… Или повыше — в полковую школу. При самом штабе! Всем — обмундироваться! А в клуб к нам заходите!

Долина — маленький, зеленый, уютный и какой-то очень домашний городок. Белые мазанки, немощеные улицы, куры, гуси, небольшой костел или просто часовенка рядом с пустырем. Окна заросли сиренью, акацией. На палисадниках, сделанных из прутьев, сохнут кувшины и кринки. В середине городка — площадь с огромным раскидистым дубом.

Тут же несколько больших кленов с крупными пятипалыми листьями, чуть-чуть уже задетыми приближающейся осенью, а точней, уходящим летом. Под дубом розовый поросенок смешно выискивает желуди.

Их военный городок рядом с Долиной. Зелень здесь вытоптана. И все по-военному. И