Я все помню - Уэнди Уокер

Идем дальше. Поскольку сохранение воспоминаний о событиях требует взаимодействия различных химических соединений в мозгу, можно наблюдать, как этот процесс может быть нарушен воздействием на эти соединения в тот момент, когда мозг пытается сохранить в ячейке соответствующую информацию. Именно поэтому бурно проведенная ночь с обилием алкоголя приводит к «отключке». По той же причине такие препараты, как «Рогипнол», получивший прозвище «наркотика изнасилования», позволяют человеку жить нормальной жизнью и совершенно не помнить о событиях, произошедших в тот момент, когда это вещество находилось в его организме. Микроклеточный «персонал» мозга, ответственный за воспоминания, в этом случае устраивает себе обеденный перерыв. Ничего не сохраняется, события для человека теряются, будто их никогда не было вообще. Но это относится лишь к фазе кратковременной памяти. Вторая часть лечения подразумевает использование революционного препарата, призванного устраивать подобные «обеденные перерывы» во время консолидации долгосрочной памяти – за счет подавления необходимых протеинов на этом этапе он блокирует синапсы и таким образом позволяет человеку избавиться от краткосрочных воспоминаний. Называется он «Бензатрал».

В случае с травмой наибольшую сложность представляет хронометраж. Строго определенного промежутка времени между консолидацией краткосрочной и долгосрочной памяти попросту не существует. Каждый тип памяти подразумевает обращение к своему участку мозга в зависимости от характера события. Что это было – вздох, звук, ощущение? Музыка, математическая формула или встреча с незнакомым человеком? Когда человек получает травму, его мозг работает, сохраняя воспоминания. Поэтому лечение нужно начинать в последующие несколько часов, хотя даже в этом случае его стопроцентная эффективность не гарантирована, если события успели записаться в долгосрочной памяти.

Дженни в этом отношении оказалась в наилучших условиях. Когда ее начали насиловать, она пребывала в состоянии сильного алкогольного опьянения, а потом тут же впала в шоковое состояние. В течение получаса после этого ее напичкали успокоительными, а в последующие два часа начали лечение. Когда спустя двенадцать часов девушка проснулась, в голове у нее остались лишь смутные, обрывочные воспоминания, о которых я уже говорил.

Том Крамер тоже запомнил разговор в комнате для родственников и близких. Я не в состоянии воспроизвести эмоции, охватившие его, когда он об этом рассказывал, поэтому ограничусь лишь тем, что приведу его слова и добавлю, что он при этом не плакал. Полагаю, что к этому моменту у него просто не осталось слез.

Что точно мне говорили, я не помню. В моих ушах снова и снова звучало одно и то же слово – «изнасилование». Могу сказать, что это было грубое, безжалостное нападение. Что подозреваемых у полиции не было. Что насильник соблюдал осторожность, воспользовался презервативом и, по всей видимости, сбрил со своего тела волосяной покров. Они решили, и позже этот вывод подтвердили судебные следователи, что на нем была черная шерстяная маска, полностью закрывающая голову и лицо, наподобие тех, которые носят лыжники. По словам полицейских, он издевался над ней в течение часа. Я зациклился на этой мысли, думая об этом больше, чем следовало. Когда через восемь месяцев после беды Дженни вновь попала в больницу и мне стало ясно, что изнасилование не прошло бесследно, я вернулся домой и лег на пол лицом вниз, придав телу позу, в которой, как мне сказали, издевались над ней. И пролежал так в течение часа. Для пыток один час – это очень долго, намного дольше, чем можно себе представить. Это я вам гарантирую.

Как бы там ни было, ей назначили лечение. Мне объяснили механику процесса. Сказали, какие лекарства ей пропишут. Как Дженни примерно на сутки впадет в некое подобие комы, а потом, если повезет, обо всем забудет. Но если даже нет, то мучительные симптомы ПТСР, по меньшей мере, пойдут на убыль – это врачи утверждали наверняка. Мне сказали, что симптомы ПТСР подрывают здоровье и для их лечения могут понадобиться долгие годы. Доктор Бейрд спросил, не хотим ли мы побеседовать с психиатром, чтобы он объяснил нам механизм лечения, а заодно рассказал, какой будет жизнь Дженни, если мы на него не согласимся. А потом добавил, что каждая минута промедления снижает его эффективность.

Глаза Шарлотты расширились так, что чуть не вылезали из орбит. «Да! – сказала она, даже не взглянув в мою сторону. – Приступайте! Чего вы тянете?» Затем вскочила на ноги и указала на дверь, будто они оба должны были тут же броситься вон из комнаты выполнять ее приказ. Но я схватил ее за руку. Я, может, и не самый умный, но для меня ее слова прозвучали как-то неправильно. Если Дженни все забудет, то как мы сможем найти эту сволочь? Как сможем засадить его за решетку, где он получит все, чего заслуживает? Детектив Парсонс кивнул головой и уставился в пол, будто точно знал, что я сейчас скажу. Затем наконец признал, что это будет очень и очень трудно. Даже если после лечения у нее и сохранятся какие-то воспоминания, все ее показания в суде будут оспариваться как не заслуживающие доверия. Ну разумеется, разве я спорю? То есть я хочу сказать приступайте. Все кончено. Послушайте, я совсем не говорю, что больше желал наказания этому парню, чем выздоровления собственной дочери. Но если мать считала, что для исцеления нужно все забыть и сделать вид, будто ничего не произошло, я полагал, что ради этого лучше взглянуть в лицо дьяволу, понимаете? Посмотреть ему прямо в глаза и взять обратно то, что он отнял. В конечном счете я оказался прав, не так ли? Боже правый, как бы я хотел, чтобы это было не так! Но я оказался прав.

Тогда я задал ему следующий вполне логичный вопрос: «Если вы чувствовали свою силу, то почему согласились?»

Том на несколько секунд задумался. Думаю, он задавал себе тот же самый вопрос тысячу раз, но до этого его просто не вынуждали отвечать на него вслух. Когда же ему все же пришлось это сделать, он побледнел и посмотрел на меня так, будто и без того все понятно. Том так и не осознал, что динамика отношений в их браке была вполне очевидной – или нормальной, коли на то пошло.

Потому что если бы я ошибся и Дженни с этим бы не справилась, во всем обвинили бы меня. Почему я согласился? Потому что был трусом.

Что я пока обошел вниманием, так это странный порез на спине Дженни. До последнего времени он для нашей истории были не важен, но теперь я считаю своим долгом рассказать о нем перед тем, как двигаться дальше. В ту ночь, когда была изнасилована Дженни, все происходило очень быстро. Через час после того, как ее нашли, она уже была в больнице. Там ее накачали успокоительными. Буквально через полчаса приехали родители, и их тут же поставили перед необходимостью принимать решение относительно лечения. Вливать лекарства должен был психиатр – через капельницу, иголку которой медсестра воткнула в тыльную сторону ладони. Пришлось подготовить и подписать целый ряд бумаг, гарантирующих, что лечение будет оплачено, потому как данный случай страховкой не покрывался. Наконец, девочку стали готовить к хирургическому вмешательству и тщательному обследованию судебными экспертами.

Том оставался с дочерью до тех пор, пока ее не увезли в операционную. Потом он рассказывал, что в тот момент у него было ощущение, будто она оказалась на заводском конвейере. Подобное производство он видел несколько раз в Детройте, когда еще торговал «Фордами». Металлические детали, гайки и болты, пластмасса и резина, компьютерные чипы и тысячи рабочих, руки которых не знают покоя и собирают все это в одно целое. Этот образ возник у него в голове, когда он смотрел, как пять человек работали с ее телом, каждый на своем участке, в то время как мозг пребывал под действием лекарств, заставлявших Дженни спать, – возник и глубоко встревожил, как и собственное благоговейное поведение. Тому хотелось схватить ее, поднять с каталки, замахнуться кулаком и приказать всем оставить ее в покое. Но ничего такого он, конечно, не сделал.