Провал «миссии бин», или Записи капитана Вальтера - Владимир Иванович Партолин

с участием моей полуроты спецназа. Меня успокаивало заявление Президента Пруссии (второго после Политрука Кастрицы), что полковник Курт по ошибке принял высадку марпехов за нападение пиратов; обстрелял, не ведая того, что поле, на краю которого приземлилась моя БММП, пропалывалось жителями Отрадного, всеми до одного. И мне повезло: дети отрадновцев этим днём с утра гостили в Мироном, экскурсией посещали рыбзавод, смотрели кукольный спектакль.

* * *

Странности начались вскоре после похорон дядюшкиного взвода, комиссара, разведчиков и крестьян Отрадного.

Я сидел в гамаке, сгорая от желания завалиться и уснуть. Ротный врач лейтенант Збарек Крашевский, с которым занимал всю офицерскую отгородку в казарме, где-то пропадал. Заявится, разбудит, негодовал я. Завтра, решил, переселю в медчасть, к нему же и его коллегу определю. Лейтенант Комиссаров служил военврачом в роте дяди, его прибытие из лагеря ВС Пруссии ожидал со дня на день. Сердился я на Крашевского, чтобы не корить себя: и в этот раз перед сном не помолился. Так вымотался. Неделю молился, а на седьмой день, падая от усталости, рассудил: свою вину в гибели отрадновцев осознаю, в миру за то наказан — колхоз восстанавливать буду. Костьми лягу, а лекарства на Марс рекой потекут. Господь и простит.

Итак, я сидел в гамаке, когда ко мне в отгородку зашёл прапорщик Лебедько.

— Разрешите доложить, — приложил он, щёлкнув каблуками кирзачей, кончики пальцев к звезде на пилотке. Обратился шёпотом, чтобы не услышали за занавесью солдаты в спальном зале казармы.

Я вылез из гамака, обулся и подпоясался. Заправляясь, рассматривал прапорщика — гиганта и силача, каких ещё поискать надо. Я роста незаурядного, но ему был едва по шею. И мощь его раз испытал, когда он в инцидент, прибежав из лагеря в Отрадное, набросился на меня. Утихомирили марпехи, вся полурота участие приняла: одни прапорщика держали, другие меня из-под него тащили. Затих он со словами: «Да если бы ты не был земляком и ему племянником… Да я б тебя». После молчал и сторонился. Но на похоронах уже никак не выказывал мне неприязни, даже обращался по необходимости через денщика. Вот чести до сего раза не отдавал, почему я и забеспокоился: привело, должно быть, Лебедько ко мне что-то неординарное.

Арестовав и разоружив полуроту, капитан Кныш изъял всю походно-боевую амуницию, остались мы в одной хэбэлёнке. Собирали береты и ушанки, Лебедько свою пилотку не отдал; распахнул, нахлобучил на лысину (по странности, пилотка великану была велика), вытянулся в строю во весь рост, откинул голову назад — подойди, забери, попробуй. Кныш подошёл, но, только, дотянувшись на ципочках, потрогал у прапорщика огромное с «серьгой» ухо и предложил улететь в ЗемМарию. Лебедько отрезал: «Куда с такими зубами и ушами? Людей смешить? И потом я и оставшиеся в живых дали клятву не покидать Бабешки, пока могилы товарищей здесь остаются».

У старожилов острова внешность действительно была странной. Шерстью заросли с головы до пят. Зубы удлинились на треть, у одних вперёд торчали, у других, наоборот, во рту к глотке скрючило. Уши — с виду не совсем как у чебурашки, но укрупнились заметно и оттопырились на стороны. Мочки набухли, оформились «бутылочками», у одних серьгами висели, у других по плечам лежали. Оторопь забирала. Такой необычной болезни, я знал, ни у волков, ни у мустангов, ни у драконов на континентах не наблюдали. Когда хоронили дядиных солдат, сержант Брумель вознамерился побрить друга сержанта Кобзона, но Лебедько не дал — убедил, что бороды положены по уставному положению, и заросшими погибшие выглядят лучше. Ну, ещё бы: лохмы на голове и бороды «девственные» все необычные «прелести» скрывали.

Довольствия на старожилов не было, поэтому я своим каптенармусу, повару, денщику, ещё пятерым пехотинцам приказал оставить трико-ком и убыть в Твердыню. Дядин зампотылу майор Каганович обратился с просьбой оставить во взводе моего денщика — он до Хрона фермером был, в колхозе агрономом поработает. Я отказал.

Дирижабль, подцепив БММП, взмыл в небо и… выбросил на парашютах мешки. В приложенной сопроводиловке капитан Кныш сообщал, что Комендантом Крепости получена марсианская лучеграмма с просьбой Командующего ОВМР оставить «мудаку капитану» дополнительный из НЗ «Распутина» запас провизии, «чтоб за год не передохли». Приписка: «Год тебе, бывший майор, растить петрушку и укроп — после трибунал». Отбросив оскорбительную записку, я распустил молнии мешков. Среди пачек флотских макарон оказались «укладки» с нашим спецназовским снаряжением. Вернули КНТМ, БККСКП, ФРКУ, экзоскелеты, ножи, сапёрные лопатки и комлоги! Почему и не винтовки, ракетницы, огнебаллисты и шмелетницы, я понимал: было бы слишком подозрительным, а так, сошлются на ошибку при выброске нам макарон — перепутали в спешке. Нож и сапёрка — оружие, а в руках моих марпехов-овэмээровцев — ещё какое. А комлоги! Переговорная связь, которую засечь и подслушать противник не мог. Правда, на острове она не работала из-за помех в эфире. Ну, а спецназовские «комбинезоны-ком на тушканчиковом меху» (КНТМ), шлемы-ком (ФРКУ) не всякая пуля брала, даже луч лазера в «меху» увязал. Экзоскелет надень, и кого хошь догонишь, от кого хошь убежишь. Я ликовал. Боевое снаряжение приказал хранить в ротной каптёрке, ножи запер в сейфе. Каптенармусом назначил прапорщика Лебедько.

— Докладываю, — не дождался моего разрешения прапорщик.

— Докладывайте короче — спать хочу.

— На крестьянском кладбище голоса… из-под надгробий. Людские. Лейтенант Крашевский может подтвердить.

Я распустил пояс, содрал с плеч портупею, сбросил ботинки с крагами и завалился в гамак. Ещё секунда — и провалюсь в сон. После ночи вставал отдохнувшим, бодрым, голодным, готовым гору свернуть, а сейчас отреагировать на такую пургу не было ни сил, ни желания. Белой горячки здесь только и не хватает. Распустил дядя своего каптенармуса, но у меня не забалует.

Прибежали после боя в деревню и увидели в окопах пруссаков облепленных «шмелями», я приказал старшине фляги со спиртом у марпехов немедленно изъять и опечатать. Лично принял и проверил печати на каждой. На время строительства ротной каптёрки место спирту определил в модуле медчасти — в месте со всем оставшимся у нас имуществом и провиантом. Отвечать за сохранность назначил троих: начальника медчасти лейтенанта Крашевского, и двоих из дядиного взвода — каптенармуса прапорщика Лебедько и повара ефрейтора Хлебонасущенского. Выдал нож, который полагалось передавать на посту сменщику. Каждое утро я начинал с проверки печатей — спирта из фляг не убывало. Но только после «девяти дней» тройка караульных в ужин непременно исполняла на три голоса песню «И на Земле будут яблони цвести». А так как печати были целы и во флягах булькало, я догадался, что пьют