Солнце мое - Владимир Олегович Войлошников

да и лютая бескормица девяностых кончилась, хотя набор продуктов иногда… мда… хоть те же «соки» сухие взять. «Юпи», «Зуко» и прочую дрянь. Химоза же чистой воды.

Я прошлась туда-сюда. В глазах рябило от нулей, правда. Хоть в бумажку записывай. Кажись, опять цены подросли, вон, тётка по трафарету ручкой сидит штрихует…

Да, цены-то меняются чуть не каждую неделю, в типографию за распечатанными ценниками не набегаешься, так кому хочется, чтоб попредставительнее — по трафарету обводили. Продавались в магазинах, такие листы тоненького пластика, в которых были выбиты буквы с перемычками. У нас несколько таких было, побольше-поменьше, потому что маме по работе нужно было, заголовки для объявлений и стендов в саду рисовать. Да-да, шапку через трафарет, а дальше шёл плакат, размером с газету «Правда», выписанный вручную. И так несколько штук, о, боги…

Почему-то все эти трафареты были сильно вытянуты вширь. Зачем именно такое — загадка для меня, честное слово.

Но это я отвлеклась.

Я пошла проверять цены и путём нехитрых арифметических вычислений пришла к выводу, что на свои капиталы — вот прямо сейчас наличествующие триста пятьдесят тыщ — я могу купить четыре больших двуспальных комплекта постельного белья. Ну, если чуть-чуть поторговаться.

Или три пары джинс «настоящих фирменных»[3].

Или неплохие такие зимние сапоги (почему летом их продавали на развале — я ХЗ).

Или сто семьдесят пять булок хлеба. Или сто двадцать пять литров молока. О, молока! И хлеба, кстати. И вот карамелек-подушечек, сахар для работы мозга полезен.

Я затарилась и побрела дальше, считая.

Посмотрела на разложенные в теньке гигантские куриные окорочка желтовато-воскового цвета. Диво-дивное американского пищепрома. Или агропрома, скорее. «Ножки Буша», короче. Подумала.

Нет. Поначалу, с голодухи, мы их брали. Да все их брали. Чего там — хватали! Тогда нам, пережившим жуткую перестроечную голодовку, казалось, что всё вполне годно. А теперь вот смотрю… Вроде и денег у меня не сильно много, а… не хочу.

Во-первых, они были подозрительно здоровыми. Не с смысле полезными, а огромадными, почти как индюшачьи. Во-вторых, ходили упорные слухи, что в США их вообще считали опасной частью бройлера, поскольку именно туда ставят уколы антибиотиков, гормонов роста и прочей дряни и, говорят, отправляли на уничтожение. Врут, может? Менее страшная версия утверждала, что они просто хранились глубоко замороженными в стратегическом резерве США больше тридцати лет, и ни одна порядочная страна по сроку годности их брать не хотела, не говоря уж о самих американцах. Но Ельцин почему-то объявил, что поставка этих жутких ног — чуть ни не вершина американской благотворительности[4], и несколько лет вся страна ела эту фигню. Да и не было почти другой курицы в начале девяностых.

Ну и в-третьих эти ножки Буша были тупо невкусными. Ну, вот как будто у вас курица пополам с ватой. Такое себе ощущение.

Так что я бы лучше какую-нибудь Ангарскую купила. Пусть даже ту, которая, как у нас шутили, пешком из Ангарска в Иркутск шла — жилистую несушку. Её сваришь, хоть вкус у супа нормальный.

На соседнем лотке лежали красивые разрубы мяса. Продавщица активно размахивала картонкой, отгоняя мух. На другой картонке — «ценнике» — фломастером было выведено: «12 тыс.р./кг». Килограмм такого мяса в день можно себе позволить. Если больше ничего не есть, не пить и не носить, мда… Даже если мясо на котлеты обре́зать, а из косточки суп сварить — всё равно дорого. Надо бы к открытию на рынок смотаться, там мясокомбинатовский отдел есть, каждое утро супнаборы привозят. Есть почти голые косточки, а есть чуть подороже, с мяском. Но всё равно сильно дешевле получается, чем вот так покупать. Взять таких штук пять — и на месяц мы наваристым супом обеспечены. Сгонять завтра, пока денежка есть? Только не проспать бы, а то придёшь на пятнадцать минут позже открытия — и всё, уже расхватали.

Я вздохнула и пошла дальше, разглядывать ценники и прикидывать их на свой бюджет.

В соседней палатке сидело трое колоритных чернявых мужиков. На свои капиталы я могла бы приобресть у них девять бутылок армянского коньяка. «Не хочешь каньяк, слюшай — бери кавёр! Дыва́ на тыри́ метыр! Атличный кавёр, натуралный шерсть, сто працентав! Четыреста, хочешь? А-а-а, триста писят, давай, э? А паехали атдыхат, э? Ниабидим…» — в этом месте я быстро ушла, от греха подальше. Запихают в машину — и поминай как звали.

Хорошо, молока хоть уже купила.

Напротив рыночка, через дорогу, на верхней площадке длинной лестницы (есть у нас такая — от центрального входа областной больницы — вниз, через всю Юбилейнскую гору, до самого края микрорайона) топталась толпа тёмно-серых сутулых личностей. Курьера с дозами ждут. Не пошла там, от греха, лучше уж с другой стороны обойти.

Весь подъезд — и пол, и стены — покрылся равномерным налётом мелкой бетонной пыли. Ой, нет, не равномерным! Чем ближе к нашей площадке, тем гуще. Установщики паковали свои ящики с инструментами, а соседка, тётя Оля, увидев меня, сразу предупредила:

— Оля, бабушке скажи, пусть не волнуется, я всё уберу!

Бабушка у нас много лет старшей по подъезду была, сейчас и ноги уже не те, чтоб по делам бегать, но народ по привычке всё отчитывается.

— Ага, скажу.

Я попыталась открыть дверь ключом — но не тут-то было! Бабушка свято верит, что защёлка надёжнее любого замка. Диверсантка, блин. Кстати, если я на дачу с мамой уезжаю, она ещё и ломиком дверь подпирает, почти как в анекдоте про швабру, ой…

Короче, пришлось звонить и ждать.

— Ты чего закрылась-то?

— А! Я по привычке, — баба Рая махнула рукой и ловко перевела тему: — Молока купила?

— Конечно, два литра. И подушечки ещё.

— М-м, хлеб-то тёплый!

— Ага. Я пойду манатки приберу, а то с утра раскидала всё.

ПРО КВАРТИРУ

Я пошла к себе. Чтоб вам не гадать, расскажу, как мы с бабушкой живём.

Квартира наша по-простецки называлась «распашонка», в зал приходила дверь из коридора, а в противоположной стене — выходило две, в спальни, разделённые встроенным шкафом из жуткого крупностружечного ДСП, крашенного белой краской.

Итак, коридор. Почему-то никто никогда не называл его прихожей. С другой стороны, это такой крохотусечный аппендикс, язык не поворачивается его столь высокопарно именовать. Вешалка. Обувная полка. Тумбочка. Телефон. Большое зеркало в широкой деревянной раме — не старинное, просто старое. Стены голубой краской крашеные — так же как в кухне, «панелями».