Пианино. Сборник рассказов - Анна Драницына

красную ленточку, и под бурные аплодисменты ей вручили ключи от дома. Кругом щелкали фотоаппараты, Бабка кланялась начальству в ноги, Лена цвела, и все было прекрасно. Пока не дошло дело до собаки.

Увидев это чудовище, старушка перекрестилась и спряталась в прихожей. Всем было велено выключить камеры – бабке стало худо с сердцем.

Журналюги радостно рванули за дом – там для них уже дымился мангал с шашлыками и стыла водка. Новоселье героя нужно было достойно отметить.

Я собрал камеру и дедолайты и зашел спросить у дочери Зои, как бабуля себя чувствует.

– Спасибо, сынок. Уложили ее, дали валидол, уже получше. Миленький, я тебя Христом богом прошу, забери псину. Мы к ней подойти боимся, придется ветеринара звать, чтобы усыпил. Не гуманно как-то. Но нам такую кобылу не прокормить, ей же кастрюлями варить надо. Из управления мне названивали – что подарить на новоселье, что подарить? И внучка попросила маленькую собачку. Видел, наверное, в городе, сейчас они в моде. Девчонки в сумочках носят. Лысые, глазастые собачки, трясутся все время как паралитики. Нюська давно о такой мечтала. Им еще одежки можно шить разные, как куклам. Я возьми и попроси такую собачку. А что привезли? Чистый дьявол – воняет, морда волосатая, зубы торчат. Я к ней подошла – она как кинется, чуть ногу не прокусила.

Я пошел к Морде. Она узнала меня и жалобно заскулила.

– Куда ты ее, – преградил мне дорогу водила. – Я эту тварь назад не повезу.

– Это теперь моя собака.

Я отодвинул Володю, открыл багажник и загрузил имущество.

– Ты что, совсем придурок? – подлетела ко мне Лена. Морда клацнула зубами у ее щиколотки, и она с визгом запрыгнула в машину. Обратно ехали молча.

Усталые и вонючие, мы с Мордой вышли в городе и побрели к дому. Телевизионщики еще долго с недоумением смотрели нам вслед.

СЕВЕРНЫЙ ГОЛОС

( О, прекрасная эпоха пейджеров, где ты?)

Бывают сны, которые не дают покоя. Они возвращаются вновь и вновь, на протяжении многих лет, словно требуя, чтобы мы вняли тому, о чем они с таким невероятным упорством пытаются рассказать. Но язык снов мне недоступен и после навязчивого просмотра, я всегда просыпаюсь не в духе. С завидной регулярностью мне снится стылый провинциальный вокзал: обшарпанные стены, задрипанные люди на скамейках, дети, замотанные во все вещи, что были в чемоданах, опаздывающий на множество часов поезд и гнусавый голос в динамике. Ужасно холодно, а поезда все нет и нет, и постепенно создается ощущение, что, кроме этого, занюханного места на земле вообще больше ничего нет, а поезд, который все с таким нетерпением ждут – всего лишь миф, массовая галлюцинация. Да и я здесь– уже не взрослая женщина, работник солидной фирмы, а семнадцатилетняя девчонка, которая уезжает с Юга на Север, чтобы отморозить там все органы чувств и никогда больше не вернуться обратно.

С трудом встав с кровати, я пытаюсь вернуться в то состояние «каменной стены» в котором меня привыкли видеть окружающие. Но все валится из рук, и я злобно вытряхиваю в мусорник забитую до отказа пепельницу мужа и пинаю в зад ни в чем неповинную, но попавшуюся так некстати, собаку. Как всегда, выкипает этот чертов кофе и, окончательно выведенная из себя, я еду в офис пейджинговой компании, где вот уже как три года работаю городским ухом, то бишь оператором.

Если представить себе Город в качестве живого существа, то я сижу аккурат в его голове, где-то на уровне барабанных перепонок. Я – городской слуховой аппарат, виртуальный протез, в который ежедневно и еженощно вливаются просьбы, угрозы, признания и мольбы, шутки и пошлости. Мой график один-через три: я работаю сутки, после чего на три дня впадаю в спячку. И все вроде бы ничего, но проблема в том, что я слишком много думаю, в то время как городскому уху по статусу думать не положено вовсе. Несмотря на то, что прошло уже немало времени с тех пор, как меня, по большому блату, воткнули на это место, работа оператора для меня все еще в новинку. Совершенно того не желая, я фильтрую в голове каждый звонок. Я слушаю женские томные, мужские злые, детские писклявые и старческие дребезжащие голоса, и мой мозг забит ими до отказа. Это голоса Северного Города и, если их суммировать, то он предстанет перед нами в двух лицах. С одной стороны – это жирный, перекормленный Робин Бобин Барабек, который все время требует, чтобы ему купили хлеба-булки-молока, памперсы-прокладки-сосиски, сыра-масла-огурцов, отключили утюги, не забыли позвонить, вернули деньги, не опоздали на встречу и т. д. Он так много жрет, что, наверное, скоро лопнет. Он много работает, потом пьет с друзьями пиво и идет домой спать.

С другой стороны, Город – беззащитный ребенок. Он много плачет, нервничает и суетится. Он обижается на ерунду и радуется хорошим новостям. Он любит маму и еще кого-нибудь. Он боится, что однажды все это кончится. Он волнуется по пустякам, и это – самое беспокойное место на планете.

Вот т сегодня не успела я прийти, как начались звонки: «Обязательно купи два кило сливочного масла на ужин»; «Марк, сволочь отдай деньги», «Маша, привези расческу в больницу, а то вши поползут по кровати», «Папа позвони домой. Не могу найти опилки от хомяка», «Ленчик, купи винца и мяска» … И бесконечные просьбы «позвони мне, позвони». По весне Город влюбляется, ненадолго превращаясь из Робина –Бобина в пылкого любовника. Это моя самая любимая пора, поэтому я с удовольствием строчу по клавишам послания для «любимых зайчиков-пусиков-кусиков – барабусиков» В моей жизни так мало любви, что приятно соприкасаться хотя бы с чужой, пусть даже подслушивая в замочную скважину. Городские страсти проходят через мои уши, мозги и сгорбленный от долгого сидения за компьютером костяк позвоночника, вызывая приятное волнение. Он ее любит, а она выходит за другого. Она беременна, а он не хочет. Он опаздывает на свадьбу. На мосту пробки. Не забудь одеть черный платок на похороны.

А потом Город снова начинает жрать (купи яйца, сыра, колбасы, сладкие бублики и ананасы, и корову и быка, и кривого мясника) и материться как сапожник.

Иногда я с завистью смотрю на девчонок, чьи мозги заняты шефом или другими мужчинами, а посему рабочая информация в них совершенно не задерживается. Молотя кончиками пальцев по кнопкам, я внушаю себе, что моя голова – всего лишь машина, аппарат для чужих слов, требований и желаний, мои уши