Город Перестановок - Грег Иган

С такой виртуальной моделью было удобно работать, однако её смирное поведение в руках экспериментатора не имело ничего общего с физикой «Автоверсума», пока приостановленной. Только когда Мария отпустила молекулу, та смогла показать истинную динамику, отчаянно замигав, – это вызванное модификацией напряжение распределялось от атома к атому, пока вся геометрия не пришла к новому равновесному состоянию.

Мария смотрела на эту замедленную реакцию со знакомым разладом чувств: она никак не могла заставить себя полностью принять правила пользования, сколь бы удобными те ни были. Она подумывала о том, чтобы попытаться изобрести более правдоподобный способ взаимодействия, позволявший ощутить, каково «по-настоящему» держать в руках молекулу «Автоверсума», разрывать и восстанавливать в ней связи, вместо того чтобы превращать её в пластмассовую игрушку касанием перчатки. Загвоздка была в том, что, если молекула подчиняется только физике «Автоверсума» – внутренней логике компьютерной модели, – как вообще можно, находясь вне этой модели, с нею взаимодействовать? Соорудить в «Автоверсуме» маленькие суррогатные руки и использовать их как манипуляторы? А соорудить из чего? Не существовало достаточно маленьких молекул, чтобы выстроить нечто структурированное такого масштаба; самые крошечные жёсткие полимеры, которые можно было бы использовать в качестве «пальцев», оказались бы толщиной в половину всего нутрозного кольца. И в любом случае, хотя молекула-мишень могла бы свободно взаимодействовать с этими суррогатными руками в полном согласии с физикой «Автоверсума», зато в том, что сами руки волшебным образом повторяют движения перчаток оператора, никакого правдоподобия быть уже не могло. Мария не видела радости в том, чтобы просто сдвинуть точку, в которой нарушаются правила, – а где-то правила всё равно должны нарушаться. Манипулировать содержимым «Автоверсума» означало нарушать его же законы. Это было очевидно… и всё равно огорчало.

Она сохранила модифицированный сахар, оптимистически окрестив его «мутозой». Затем изменила масштаб в миллион раз и запустила двадцать одну крошечную культуру Autobacterium lamberti в растворах, где содержание углевода менялось от чистой нутрозы к соотношению пятьдесят на пятьдесят и далее до ста процентов мутозы.

Мария смотрела на ряды чашек Петри, парящие в рабочем пространстве. Окраска их содержимого обозначала состояние здоровья бактерий. «Фальшивая окраска», но ведь эта фраза – явная тавтология. Любое изображение «Автоверсума» неизбежно было стилизованным, представляя собой карту с цветовым кодированием, демонстрирующую определённые атрибуты избранной области. Некоторые виды более абстрактны и сильнее обработаны, другие – менее, в том же смысле, в каком можно сказать, что цветная карта Земли, отображающая состояние здоровья населения, якобы более условна, чем карта высот или уровня осадков. Но идеальный, как в реальном мире, неизменённый вид невооружённым глазом изобразить просто невозможно.

Несколько культур уже выглядели откровенно больными, из электрически-синих превратившись в тускло-бурые. Мария вызвала трёхмерный график, показывающий изменение численности популяции со временем для всего спектра питательных смесей. Культуры, содержавшие новое вещество в следовых количествах, предсказуемо росли почти с той же скоростью, что и контрольные; по мере увеличения содержания мутозы рост постепенно замедлялся, пока на уровне восьмидесяти пяти процентов популяция не становилась статичной. Далее шли более крутые траектории к вымиранию. В небольших дозах мутоза попросту не оказывала действия, но при достаточно высоких концентрациях проявляла коварство, будучи весьма сходна с нутрозой – обычной пищей A. lamberti, чтобы участвовать в процессах метаболизма, соревнуясь с ней за ферменты, связывая ценные биохимические ресурсы. Однако в конце концов наступал этап, когда одна-единственная переставленная веточка из синего и красного шариков становилась непреодолимым барьером, меняя геометрию реакции и оставляя бактерию ни с чем, если не считать бесполезного побочного продукта да потраченной зря энергии. Культура с девяноста процентами мутозы была мирком, где девяносто процентов доступной пищи лишены какой бы то ни было питательной ценности, но потреблялись при этом без разбора на тех же правах, что и десять процентов качественной пищи. Потреблять в десять раз больше для достижения прежнего результата уже не было стратегией, допускавшей долгосрочное выживание. A. lamberti оставалось рассчитывать лишь на случай, который дал бы возможность отвергать мутозу до того, как на неё будет потрачена энергия, или, ещё лучше, найти способ превращать её обратно в нутрозу, переводя из яда в источник питания.

Мария вывела на дисплей гистограмму, демонстрирующую мутации в трёх имевшихся у бактерии генах нутрозоэпимеразы; кодируемые этими генами ферменты были наиболее близки к предполагаемому средству, которое могло бы позволить переваривать мутозу, хотя в своей изначальной форме ни один для этого не годился. Пока никто из мутантов не продержался дольше двух поколений; по-видимому, все происходившие до сих пор изменения приносили больше вреда, чем пользы. Мария прокрутила в небольшом окошке частичную расшифровку мутировавших генов, сверля их взглядом и силясь мысленно подстегнуть процесс, продвинуть его, если не прямо к цели (поскольку она не имела представления, в чём эта цель может состоять), то хотя бы просто… во все стороны, в пространство ошибок.

Мысль была приятной. Одна беда – некоторые участки генов имели склонность к определённым ошибкам копирования, так что большинство мутантов «исследовали» раз за разом одни и те же тупики.

Подтолкнуть A. lamberti к мутациям было несложно: как и бактерии реального мира, они часто ошибались при каждом воспроизведении своих аналогов ДНК. Убедить их произвести «полезную» мутацию – другое дело. Сам Макс Ламберт – изобретатель «Автоверсума», создатель A. lamberti и кумир целого поколения маньяков, задвинутых на клеточных автоматах и искусственной жизни, – потратил большую часть последних пятнадцати лет жизни на попытки узнать, почему тонкие различия между настоящей биохимией и её аналогом в «Автоверсуме» делают естественный отбор таким простым в одной системе и затруднительным в другой. Поставленные в жёсткие условия одного и того же типа, E. Coli[1] приспосабливались к ним за несколько поколений, тогда как A. lamberti просто вымирали.

Лишь немногие, особенно упрямые энтузиасты продолжали работу Ламберта. Мария знала всего семьдесят двух человек, которые имели хотя бы малейшее понятие, что будет значить, если она когда-нибудь преуспеет. Ныне в области искусственной жизни доминировало создание Копий – существ лоскутной природы, представляющих собой мозаику на основе десятка тысяч несвязанных эмпирических правил. Полная противоположность всему, что символизировал «Автоверсум».

Биохимия реального мира была слишком сложной, чтобы симулировать до последней детали существо величиной с комара, уже не говоря о человеке. Компьютеры могли моделировать все жизненные процессы, но не на всех уровнях – от атома до целого организма – одновременно. Поэтому моделирование раскололось на три течения. В одном лагере молекулярные биохимики традиционных взглядов продолжали свои мучительно медленные вычисления, более-менее точно решая уравнения Шрёдингера для всё более крупных систем и подбираясь к воспроизведению нитей ДНК в процессе самокопирования, целых субъединиц митохондриального комплекса и значительных участков гигантской углеводородной сетки – клеточной мембраны. При этом затрачивая все больше вычислительных мощностей при уменьшающихся результатах.