Рафаэль и его соседки - Ахим фон Арним

у гончаров. Он видел, как она сняла свое синее, с красным поясом верхнее платье, чтобы не запачкать, и надела его на чудесную статую во дворе. Она подобрала подол, как девочка, которая собирается на жатву, сняла туфли и чулки, и ее босые ноги, касаясь черной земли, светились нежным сиянием, как заходящая луна. Она наступала сначала медленнее, потом, когда глина стала мягче, быстрее, в такт всем известной в то время колыбельной песни. Этот нехитрый напев разбудил Гиту. Она тоже принялась за работу, сбросила свое платье на землю, закатала рукава сорочки и месила тесто в чанах, которые стояли с другой стороны статуи, напевая при этом озорную песню птицелова, который после долгого ожидания наконец-то видит, что птица попалась на прутик, намазанный клеем. Но таким дерзким, как она, Рафаэль в то время не был; он хотел только передать Бенедетте кольцо, которое будет держать в плену его самого. Поэтому он быстро прокрался вдоль соседского дома во двор. Первой его заметила Бенедетта, когда он подошел к ней вплотную, схватил ее за руку и, что-то говоря при этом, попытался надеть кольцо. Вязкая глина и ужас крепко удерживали ее ступни; ей удалось только вырвать у него руку, прежде чем он смог надеть кольцо, она закрыла лицо руками и покачала головой в знак того, что не хотела ничего слышать и ничего принимать в дар. Гита высмеяла ее, назвала пугливым жеребенком — уж она-то не стала бы артачиться и приняла бы такой подарок от красивого юноши; с этими словами она протянула свой выпачканный в тесте палец за кольцом. «Так не пойдет, — сказал Рафаэль, смутившись, — оно вам маловато, к тому же у вас все пальцы выпачканы в тесте». Но Гите хотелось во что бы то ни стало заполучить кольцо, и она быстро вытерла руки платком. Тогда Рафаэль, еще более смутившись, отпрянул от нее и угодил прямо в руки прекрасной статуе, которую Бенедетта одела в свое синее платье и подпоясала своим поясом. И вдруг одна рука мраморной статуи плавно поднялась, протянув указательный палец. На него и упало кольцо, которое он выронил в смущении, и соскользнуло, так как было великовато, по трем фалангам. В этот момент ему показалось, что кольцо забрала та самая женщина, которая его подарила. «Оно уже подарено, — весело сказал Рафаэль Гите, — пусть его носит моя каменная невеста, и когда вы видите его на ее пальце, добрая Бенедетта, вспоминайте обо мне: утром я уезжаю с отцом в Перуджу. И помолитесь как-нибудь за меня, если окажете мне такую честь, хотя сегодня вы не удостоили меня даже взглядом!» Бенедетта не двинулась с места, но посмотрела сквозь сомкнутые ладони, а Гита не хотела отпускать Рафаэля без поцелуя и возжелала присвоить кольцо. И только благодаря удивительному чуду ей не удалось ни то ни другое, и все потому, что сначала она потянулась за кольцом — многие девушки по той же причине не могут найти мужа: они слишком быстро спрашивают об обручальном кольце. Когда она хотела снять кольцо, палец статуи согнулся, и невозможно было поднять кольцо выше второй фаланги. Она воскликнула, что свершилось чудо. Рафаэль посмотрел туда и на мгновение застыл от удивления. Вместе они с усердием пытались снять кольцо, но совершенно напрасно. Бенедетта забыла о своей робости, обругала Гиту за то, что та рассказывает небылицы, выпрыгнула из вязкой глины, которая прилипала к ногам, так что чуть было не упала. Она приблизилась к статуе; другие посторонились, чтобы она сама убедилась в необычности произошедшего. Она потянулась за кольцом и сняла его без малейшего усилия с пальца статуи, который снова распрямился как ни в чем не бывало. Так чудо перешло на Бенедетту, она доказала, что сильнее, чем старая языческая богиня. Рафаэль испытал перед ней благоговейный ужас, он глубоко поклонился и, не сказав ни слова на прощание, побежал от нее к церкви, куда каждый день ходил с матерью. Чувство отчуждения и страха, словно пронизывающий ветер, пронеслось между двумя розовыми бутонами, не позволяя им расцвести. Рафаэль думал, что совершил нечто греховное, он раскаивался в каждом своем шаге, он клялся не глядеть в сторону соседского дома, он молил небо защитить его от всех ангелов и демонов и одарить его привычным ходом мироздания, который его вполне устраивал. В таком настроении он уехал из Урбино, после горького прощания с матерью. Но по дороге в Перуджу он отвлекся от мрачных мыслей: его окружал новый мир, и отец рисовал ему самые радужные перспективы.

Здесь я должен заметить, что история, которую я Вам поведал, объясняет, откуда взялись ложные слухи, будто Рафаэль был отправлен в Перуджу из-за прекрасного облика Мадонны, который он нарисовал на дворовой стене. Стоит задуматься — и сразу станет ясно, что отец, с большим вниманием обучавший своего сына, вовсе не нуждался в такой случайности, чтобы распознать его талант. Но состоятельным господам повара преподносят мелко порезанную пищу, чтобы те не тратили много усилий на пережевывание, и все, что рассказывает челядь, с целью позабавить их, о событиях, происходящих в мире, — сплошные преувеличения и искажения. Это наш-то великий Рафаэль должен был быть «открыт» своим отцом только из-за мазни на стене, как некий старый мастер по одному-единственному штриху, который, в конце концов, любой каллиграф мог сделать изящнее; тогда нам не понадобились бы каллиграфы для изображения округлых совиных очертаний греческого письма, в чем я лично очень сомневаюсь.

Отец с сыном благополучно прибыли в Перуджу, и мастер Пьетро заметил уже по первому этюду, что он заполучил ученика, который принесет ему славу и деньги. Он охотно принял его и скоро смог так занять работой, что у Рафаэля не оставалось времени подумать об Урбино. Вскоре им овладел активный дух соперничества с другими учениками, среди которых он не превзошел лишь Луиджи: это был юноша выдающихся способностей, но весьма склонный к излишествам. Пьетро пробуждал в учениках прилежание, выделяя им кое-какую мелочь из своих доходов. Тогда на эту премию ученики устраивали кутежи. Каждый должен был привести возлюбленную, а тому, кто еще не обзавелся подругой, другие находили спутницу Луиджи привел для нашего Рафаэля дочку садовника, которую все прозвали Помоной. Рафаэлю нужно было одеться в женское платье, чтобы участвовать в представлении басни, в которой Луиджи в образе Бахуса на колеснице вместе с Ариадной в конце примирял всех. Луиджи — а он был богат — приготовил много вина, и все предались естественности старых языческих обычаев, не обращая внимания на то,