Эмир Кустурица. Автобиография - Эмир Кустурица

Папа Снежаны, полковник Видович, с бровями, похожими на жестяные навесы, вышел из толпы и сказал:

— В целях безопасности мы были вынуждены изменить маршрут товарища Тито, чтобы не повторилась история Франца Фердинанда![14]— И добавил специально для меня: — Старик остановился в отеле «Загреб», в Марьином дворе[15]. Он ждет вас там, дети мои, поторопитесь!

* * *

В конце концов мы обнаружили Тито в прокуренном номере отеля, где он играл в покер, пыхтя гаванской сигарой. Рядом с ним сидел маленький человечек с белой скатертью на голове. Там был еще один, весь в белом, в колпаке, как у нашего булочника Кесича, а также высокий араб. Мы остановились около стола Тито, возбужденные и запыхавшиеся.

— А вот и малыш Кустурица! Боже мой, как ты вырос! — сказал он мне.

— Славный малыш, славный малыш! — эхом откликнулись остальные: мужчина со скатертью на голове и араб.

Третий промолчал. Вместо того чтобы прочесть текст о любви, который я знал наизусть, я со всей силы ударил Тито по голове ореховым жезлом и закричал:

— Разве мы не договаривались, что ты будешь ждать нас на стадионе «Косево»? Отвечай, мерзкий диктатор!

Я ударил его во второй и в третий раз, продолжая вопить:

— На, получай: это за Сибу Краваца, а это за Зульфу Бостандьича, за всех товарищей папы, проклятый диктатор!

Снежана Видович внезапно сняла свое платье невесты и принялась мутузить Тито ногами, в то время как он пытался защититься от ударов.

— Почему ты не подождал нас, гадкий диктатор, а?! Говори! Отвечай, отвечай!

Я проснулся от собственного крика.

— Что случилось, сынок? — спросила меня мать.

— Ничего. Мне приснился Чарли Чаплин!

Я не осмелился рассказать свой сон никому, даже отцу.

Когда мы возвращались на машине домой, отец бросал на меня короткие взгляды в зеркало заднего вида. Внезапно он подмигнул мне.

— Ты и правда весь в меня! — сказал он.

Для меня это был очень важный момент.

* * *

Я не знал, что означает «половое созревание», и сожалел, что еще не вступил в этот загадочный возраст, как мои кузены: Эдо, Дуня, Сабина и Аида. Все они жили в большом доме моего деда под номером два на улице Мустафы Голубича. Он купил это жилье на собственные сбережения, добавив приданое моей бабушки, которое они в конце концов получили, через много лет после своей тайной свадьбы. Но я никак не мог понять, на какие средства дед содержит это величественное здание, построенное для какого-то барона, о чем свидетельствовали фонтан, ныне заросший сорняками, и широкая мраморная терраса.

— Это благодаря квартирантам, сынок, — объяснила мне мать.

Я по-прежнему ничего не понимал, но заметил, что в доме живут две семьи с другими фамилиями. Первая, по фамилии Котник, проживала на верхнем этаже при входе в большой коридор, а вторая, Бегич, занимала первый этаж. Это и были квартиранты. Несмотря на свой обветшалый вид, этот дом остался в моей памяти как самый красивый дом моего детства.

* * *

Мой отец не был против, чтобы я проводил уик-энд в этом доме, но тем не менее любил повторять моей матери:

— Повсюду в мире люди женятся и уходят от родителей, чтобы вести свою собственную жизнь. Тогда как твоя семья, Сенка, живет, как в Средневековье. Ничто не заставит их оторваться от юбки своей матери!

Это был один из тех редких случаев, когда отец и мать были согласны друг с другом.

— Что за жизнь в коммуналке, — повторяла она, гордясь нашей полуторакомнатной квартирой.

* * *

Поскольку у меня не было ни брата, ни сестры, я как раз хотел бы жить в такой «коммуналке». Когда я ночевал у Эдо, Дуни, Сабины и Аиды, мне казалось, что они и вправду становились моими родными братьями и сестрами.

Несмотря на свою болезнь, мать Сенки готовила кромпирусу, слоеный картофельный пирог из гречишной муки. Ни один слоеный пирог в мире не мог сравниться с пирогом нашей Матери. Сенка утверждала, что все это благодаря железной печи, в которой он выпекался и которую топили деревом или углем.

Пока я ел, Мать гладила меня по волосам, а я просил ее рассказать, что она хранит под кроватью в чемодане, который мы прозвали волшебным сундуком. Я теребил ключ, висевший у нее на шее, словно медальон, и слушал ее.

— Ничего, кроме бриллиантов и сапфиров! — отвечала она, тихонько посмеиваясь, насколько ей позволяла болезнь. — Когда я уйду в мир иной, то оставлю все это своим детям.

Мы, дети, не хотели, чтобы она умирала, но Эдо, Дуня, Аида, Сабина и я частенько ложились на пол и пытались угадать, что было спрятано в волшебном сундуке нашей Матери. Мы играли в эту игру, придумывая, что сделаем с сокровищами, когда они достанутся нам по наследству. Эдо говорил, что обменяет бриллианты на деньги и отправится в Лувр смотреть картины величайших художников мира. Как-то он сказал мне, что одна только улыбка Моны Лизы стоит того, чтобы съездить в Париж. Что касается меня, я хотел купить «улицу грёз» — так мы называли улицу Стросмайер, которая каждый Новый год превращалась в рай для детей. Дуня собиралась оставить сбережения на потом, когда она вырастет и создаст свою семью. Аида мечтала стать Элизабет Тейлор, поскольку у той были фиалковые глаза, а ее сестра Сабина просто хотела, чтобы ее отец перестал пить!

Дядя Адо, отец Аиды и Сабины, был офицером авиации и имел обыкновение начинать свои фразы со слов; «Несмотря на весь мой ум». И только потом следовало продолжение.

— Кем ты работаешь, дядя Адо? — как-то спросил его я.

— Несмотря на весь мой ум… я — пилот, мой мальчик.

— Чтобы стать пилотом, много ума не надо…

— О! Для этого, конечно. Но если бы мне повезло, я мог бы управлять космическим кораблем.

— Как Гагарин?

— К сожалению, мы живем в маленькой стране, и у нас недостаточно возможностей для космических разработок, здесь нужны крупные инвестиции.

* * *

Дедушка терпеть не мог дядю Адо.

— Кто пилот — он? Да он работает журналистом в казарме Райловаца![16]— рассказал он мне однажды.

Дядюшка Адо, насколько я понял, не был обычным лгуном. Поскольку он носил синий костюм, то ответил так на мой вопрос, чтобы доставить мне удовольствие: он знал, что, как и все мальчишки, я обожаю самолеты. Адо прилагал все усилия, чтобы сделать счастливым моего кузена Эдо, заменив ему, насколько возможно, его отца Акифа. Когда на прилавках рынков Сараева появлялись первые бананы и апельсины, он покупал их, возвращаясь из казармы Райловаца, и выкладывал на стол в комнате, где жили Эдо, Дуня и их мать Биба. Его собственные дети всегда были на втором месте. Адо отправлялся на работу в безукоризненно чистом костюме, а возвращался обычно со следами штукатурки и земли на синей форме. Однажды он принял решение раз и навсегда покончить с алкоголем, что несказанно обрадовало мою тетю Изу.