Кот стоит насмерть - Ширли Руссо Мерфи

Но кукольное впечатление было обманчивым. По крайней мере, если верить ее историям о том, что происходит за закрытыми дверями «Каса Капри».

В минуты здравого сомнения Дульси говорила себе, что исчезновение некоторых пациентов, возможно, всего лишь плод воображения старушки. По словам Мэй Роз, из пансионата исчезло шесть пациентов. Когда у кого-нибудь из обитателей «Каса Капри» случался удар или другое более или менее серьезное заболевание, их переводили из общего отделения, "Внимание", в больничное – "Забота". После этого никто их больше не видел. Когда подругу Мэй Роз Джейн Хаббл отправили в "Заботу", им больше не позволили видеться. У Джейн не было семьи, никто не заботился о ней, поэтому до ее исчезновения никому не было дела, ее даже не пытались найти. Мэй сказала, что все шестеро пропавших были одинокими.

Пока Дульси лежала на коленях Мэй Роз, сидящей в своем кресле на колесиках, старушка рассказала ей и о Лили Мерцингер, и о Мэри Нелл Хук, которые тоже отправились в "Заботу" и больше не вернулись. У Мэри Нелл был рак, и ее перевели в больничное отделение, где давали обезболивающие препараты. Мэй недоумевала: если Мэри Нелл Хук умерла, почему никто из обслуги не рассказал об этом? И почему на ее похороны не позвали других обитателей пансионата?

По словам Мэй Роз, Лили Мерцингер когда-то была владелицей коктейль-бара. Поселившись в «Каса Капри», она привезла с собой коллекцию пластинок с музыкой 40-х годов, слушала эти пластинки в своей комнате, и ее соседи тоже любили их слушать. А когда у Лили случился сердечный приступ, ее забрали в "Заботу", и никто больше не слышал этой музыки. Положим, сама Лили была слишком больна и не могла ставить пластинки, но неужели нельзя было заводить эту музыку для нее там, в "Заботе"?

Дульси не могла указать ей на то, что, вероятно, были причины не заводить пластинки в "Заботе", что это могло помешать действительно тяжелобольным пациентам. Ей оставалось только помалкивать. Не станет же она возражать Мэй Роз, что наверняка существуют причины не пускать посетителей в больничное отделение. Но приходилось молчать. Все, что ей оставалось, — мурлыкать, держа язычок за зубами.

Мэй Роз никогда не пересказывала эти странные истории Вильме, возможно, полагая, что та ей просто не поверит. Самым разумным было считать, что эти истории всего лишь плод слишком буйного воображения старушки и порождены банальной скукой.

И все же не думать об этом Дульси не могла. Она продолжала размышлять над тем, как подобные истории рождаются в голове у Мэй Роз и какие крупицы истины могут лежать в их основе. Эти истории преследовали Дульси как орава голодных блох.

Помахивая хвостом, она глядела в темноту за окнами, где за узловатыми дубовыми ветвями манила восходящая луна. Приближалась полночь, время охоты. Дульси не нужны были часы, ее чувство времени было гораздо точнее, чем тикающий белый квадрат, висящий на стене над конторкой. Любая кошка знает, когда мыши и кролики выходят из своих нор. Спрыгнув со стола, Дульси пробежала сквозь полосы света и тени в кабинет Вильмы, мимо ее стола и выскочила из кошачьей дверки на узкую улицу.

Луна освещала витрины магазинов, вазоны с цветами и затемненные козырьками двери, отбрасывала длинные тени от деревьев в кадках и старых дубов, которые нависали над пешеходными дорожками и даже вылезали на улицу, что затрудняло движение в дневное время. Дубовые ветви доходили до крыш и касались балконов. Сквозь узловатые сучья были видны стремительные, подсвеченные луной облака. Охота будет отличной. Бегущий свет дурманит кроликов.

Она и сама чувствовала легкое головокружение, луна пьянила и ее, от этого хотелось резвиться и кататься по земле.

Пусть кошек и кроликов роднят игры в лунном свете, но это не умаляло ее аппетита до свежей кроличьей крови. Направляясь в сторону южной окраины, Дульси чувствовала, как внутри нее борются две страсти: жажда охоты и еще какая-то смутная жажда, которую невозможно описать словами. Время от времени она останавливалась, приподнималась на задние лапы и вглядывалась в освещенные витрины.

За стеклом маленькой кофейни в корзинках лежали свежий хлеб из собственной пекарни и печенье, от них шел сладкий и манящий запах. Но дольше она задержалась у витрины магазина готового платья, восхищенно разглядывая красное шелковое вечернее одеяние. По каким-то странным и загадочным причинам дорогая одежда заставляла сердце маленькой кошки биться в два раза быстрее.

Для обычного наблюдателя Дульси была всего лишь пестрой кошкой. Однако изящные темные полоски и аккуратные персиковые ушки маскировала сильные страсти – желания, которые не могут испытывать обычные кошки.

С самого раннего детства Дульси привлекали шелковые чулки, изящные шелковистые лифчики, черные кружевные рубашечки, прозрачные шейные платка и мягкие кашемировые кофточки. К тому моменту, как ей исполнилось шесть месяцев, она научилась открывать любые соседские окна, подпрыгивать к дверной ручке, цепляться за нее и толкаться задними ногами, пока дверь не откроется. Все соседи Вильмы на несколько кварталов вокруг рано или поздно становились жертвами кошачьих набегов. Если они случайно забывали на сушильной веревке шелковую ночную рубашку или колготки, им приходилось идти к дому Вильмы и копаться в деревянном ящике, который она держала у себя на заднем крыльце. Там-то они и обнаруживали пропавшие вещи. Часто соседи, направляясь к Вильме в поисках пропажи, знакомились друг с другом и потом с удовольствием общались.

Сейчас, вглядываясь в витрину и любуясь красным шелковым платьем, Дульси отдалась мечтаниям. Она думала о том, каково чувствовать прикосновение шелка, грезила о бриллиантовых сережках и полночном ужине в чудесном ресторане. Кто знает, что за странное наследие порождает столь неподходящие мечты? Кто знает, какое диковинное происхождение заставляет маленькую кошку порой так отчаянно желать стать человеком? Дульси знала о существовании кельтских преданий о странных кошках. Эти рассказы были очень древними и появились задолго до возникновения письменной истории. Дульси знала легенды, которые заставляли шерсть у нее на загривке вставать дыбом от изумления, а иногда от страха.

Ей было страшно, поскольку она испытывала столь острую жажду обладания вещами, в которых не нуждается ни одна кошка. Она жаждала жизни, которую ей никогда не суждено было узнать.

Таланты Серого Джо были такими же, как и ее собственные. Но Джо был счастлив, что он кот. Ему нравилось испытывать человеческие чувства и иметь человеческие таланты, при этом не обременяя себя галстуками, налоговыми декларациями или невыносимыми судебными тяжбами.

Оставив витрину, кошка побежала по дорожке в сторону галереи Аронсон. Там, прижавшись носиком к стеклу, она на минуту предалась самолюбованию. Там, в витрине, были выставлены три ее портрета в золотых рамках. При виде этих чудесных портретов, размером больше нее самой и невероятно похожих на оригинал, Дульси приходила в неописуемый восторг. Ее кошачья душа раздувалась от гордости, словно воздушный шар, уносящийся в небо. Она воображала, как парит в небесах, удерживаемая собственным глупым тщеславием.

Страстные зеленые глаза на портрете удались художнику отлично; персиковые лапки, такого же тона ушки и розовый носик были изумительны. Дульси восхищалась гладкими линиями изящного тела, изогнутыми коричневыми полосками шелковистого пестрого меха. Она даже вздохнула от удовольствия. Ну и кому тут нужны красные вечерние платья? Чарли Гетц нарисовала ее с такой любовью, сделала ее столь прекрасной, что не стоило и желать большего.