Заговор, которого не было... - Георгий Миронов

Зато имеется кое-что другое. 9 августа 1921 г. замести­тель начальника секретного отдела ВЧК Артузов (помните, читатель, как нам импонировал этот честный и романтич­ный чекист в исполнении Армена Джигарханяна в талант­ливом телефильме Сергея Колосова «Операция Трест», как переживали мы тогда, узнав, что чекист этот, Дзержин­ской школы, позднее был репрессирован?..) телеграммой № 92935861/ІІІ в Петроградскую губчека сообщил: «Связи раскрытой организацией Ростове-на-Дону названием «Комитет по формированию Армии спасения России» не­обходимо немедленно установить самое строгое наблюде­ние за выехавшим июле из Ростова Петроград на житель­ство Андриевским... По сведениям Андриевский занимает большой пост финансовом ведомстве и является участни­ком этой организации. Необходимо принять его установ­лению самые срочные меры, так как организация на юге ликвидируется и есть опасение, что Андриевский может скрыться. Необходимо учесть Вам следующее обстоятель­ство: во главе организации Ростове стоит Ухтомский Кон­стантин Эрастович, арестованный делу Таганцева фигури­рует Ухтомский Сергей Александрович, нет ли чего обще­го? Результаты сообщите».

Сейчас уже трудно проследить, «сообщили ли результа­ты», как на них реагировал «рыцарь революции» Артузов, но надо сказать, что аргумент, кажущийся по меньшей мере странным, чекистам тех лет казался вполне убеди­тельным: однофамилец? Значит «К стенке! Расстрелять!» Недаром тогда была популярна шутка (которую, есте­ственно, позволяли себе лишь в очень узком кругу): «Ска­жите, Ваша фамилия (допустим) Иванов? А Иванов такой- то Вам не родственник?» «Даже не однофамилец». Опасно было иметь как родственников, так и однофамильцев. Но если людей без родственников в то кровавое время еще можно было встретить, то не имеющих однофамильцев — куда сложнее. За что, судя по всему, и поплатился князь Сергей Ухтомский...

Лацис: «Мы не ведем войны против отдельных лиц...»

Судьба скульптора Ухтомского, проходившего по «Делу № Н-1381», видимо, настолько потрясла известного рус­ского историка и журналиста Сергея Петровича Мельгунова, что в своей книге «Красный террор в России: 1918— 1923», изданной впервые в Берлине уже в 1923 г. и не­однократно переиздававшейся, он из всех невинно рас­стрелянных и репрессированных, «участвовавших» в «За­говоре Таганцева», выделяет лишь двоих — Ухтомского и Лазаревского. Действительно, особенно сегодня, когда в России каждый второй — реформатор, каждый третий — ученый-экономист, у каждого четвертого — своя концеп­ция выхода из кризиса, небезынтересно почитать о «кон­цепции» профессора Лазаревского, болевшего за судьбу России не меньше, чем «пламенные революционеры», и разрабатывавшего в «незабываемом 1921» свои проекты вы­хода из кризиса. Николай Иванович Лазаревский, 1868 года рождения (то есть к моменту убийства — во цвете творчес­ких сил), уроженец города Варшавы (для особо забывчи­вых напомним, что в те времена это была территория Рос­сийской империи), профессор Петроградского универси­тета. С. П. Мельгунов получил информацию о том, в чем обвинялся профессор Лазаревский, из официального со­общения в советской печати: «по убеждению сторонник демократического строя» (хорошее обвинение с точки зре­ния сегодняшнего дня, не правда ли? — Авт.), к моменту свержения советской власти подготовлял проекты по це­лому ряду вопросов, как-то: а) формы местного самоуправ­ления в России, б) о судьбе разного рода бумажных денег (русских), в) о форме восстановления кредита в России». И все. Очень нужным оказался бы человеком профессор Ла­заревский, доживи он действительно до «момента сверже­ния советской власти», и нам бы сегодня пригодились его знания и идеи... Не суждено было. За такие убеждения тог­да расстреливали... Николай Иванович Лазаревский про­ходил по сфабрикованному делу под названием «Профес­сорская группа». Еще один штрих к истории фальсифика­ций: если ходил в гости — подключали к делу «Курьеры», если профессор — к делу «Профессорская группа». А группа-то всего состояла из двух профессоров — Лазаревского и Тихвинского.

Книгу С. Мельгунова, которую я только что цитировал, стоит прочитать всем, кто искренне хочет самостоятельно разобраться, без гнева и пристрастия, в нашей недавней истории: она насыщена огромным фактическим материа­лом и в этом смысле по своему предвосхищает «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына; второе же ее неоспоримое достоинство — она очень концептуальна, аргументированна, аналитична, множество фактов, почерпнутых из раз­личных, порой противоречивых источников, историк и журналист укладывает в четкую и страшную мозаику «Красного террора». И, подобно тем книгам мемуаристов, которые мы цитировали в начале нашего повествования, книга С. П. Мельгунова дает представление о той эпохе, помогает понять, увидеть фон исторических событий, на котором фабриковалось «Дело о Петроградской боевой организации».

В частности, она как бы проясняет позицию самих большевиков и большевиков-чекистов в частности. С. Мельгунов проанализировал выступления в печати наи­более видных чекистов тех лет — Дзержинского, Менжин­ского, Лациса, Артузова. Вот такая, например, в книге уни­кальная цитата из газеты, семь десятилетий находившейся в спецхранении с «двумя звездочками»:

«Мы не ведем войны против отдельных лиц, — писал известный чекист Лацис в газете с красноречивым назва­нием «Красный террор» 1 ноября 1918 г. — Мы истребляем буржуазию как класс». Тут, казалось бы, ничего нового — парафраз ленинских выступлений. Но дальше — уже при­знания профессиональные, специфические, заставляю­щие вытравить из памяти образ приятного во всех отноше­ниях Лациса в исполнении режиссера-постановщика фильма «Адъютант его Превосходительства» Е. Ташкова: «Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делами или словом против со­ветской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, обра­зования, и кто он по профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора». Идея не новая — еще пламенный рево­люционер Робеспьер призывал казнить врагов отечества на основе представлений об их личности, ибо «требуется не наказание, а уничтожение врагов».

И тем не менее, словно опасаясь обвинений в мягкости и чрезмерной доброте, Мартин Лацис писал: «Если можно обвинить в чем-нибудь Ч. К., то не в излишней ревности к расстрелам, а в недостаточности применения высшей меры наказания... Мы все время были чересчур мягки, ве­ликодушны к побежденному врагу!»

Вначале тысячи, потом сотни тысяч, потом миллионы расстрелянных, репрессированных. А все мягко, велико­душно... Да и о каких врагах говорит Лацис, если счет их на миллионы. Но тогда вопрос: можно ли победить народ? Анализ дела Таганцева свидетельствует о том, что привер­женцы этой доктрины придерживались ее старательно, не обращая внимания на такие пустяки, как отсутствие каких бы то ни было материалов, доказывающих вину арестован­ных, не выступавших «ни словом, ни делом» против влас­ти. Не потому, что она им сильно нравилась, а потому что не были они борцами по натуре, а были студентками, по­этами, университетскими профессорами, скульпторами, домохозяйками, крестьянами, кронштадтскими моряка­ми, пробиравшимися после поражения восстания из Фин­ляндии (куда бежали по льду Финского залива) домой, в Россию... Но все же лукавил Лацис: не обращали внимания и на «происхождение, воспитание, образование или про­фессию» — брали подряд, не думая уже о «защите револю­ции» от противников тайных или явных, а мечтали о фаб­рикации крупных и громких дел, приносящих вполне ре­альные награды. Ничем иначе не объяснить чудовищно раздутые дела типа «Заговора Таганцева».