Петля Мебиуса - Илья Новак

Медленно иду вперед, разглядывая ряды. На сцене табуретка с магнитофоном, оратор наклоняется к нему и не видит меня. Пройдя между стульев, сажусь на свободное место в тот момент, когда он вновь поворачивается к залу.

– Брат, плохо опаздывать, когда Ростик говорит, – укоризненно бормочет женщина слева.

Улыбаюсь, киваю ей и гляжу на сцену, будто крайне заинтересован тем, что говорит Ростик.

Это пожилой мужчина с мясистым добродушным лицом, глубокой складкой между бровей, двойным подбородком и седыми, тщательно причесанными волосами.

– Предшествующее родам внутриматочное переживание и три клинических этапа родов, – говорит он нараспев низким, поставленным голосом, – включают различные мифологические сцены трансперсонального… Задумайтесь, братия и сестрия: ведь каждый этап связан с особыми символическими образами и переживаниями. Безмятежное эмбриональное существование соотносится с образами огромных просторов, отождествляется с галактиками, межзвездным пространством. Хорошая Матка… – Ростик поднимает над головой руки, и в зале все стихают, люди замирают от восторга. – Хорошая Матка, говорю вам, – это Мать-Природа, всегда дающая пропитание. Виде´ния безопасные, красивые – мы можем видеть пышные фруктовые сады, поля, на которых зреет урожай!

Он ненадолго умолкает, и соседка прикладывает к глазам платочек. Рокот барабанов начинает медленно нарастать.

– Плохая Матка! – восклицает Ростик, и женщины вокруг тихо охают. – Плохая Матка, говорю вам, – это утробное ощущение мрачной, зловещей угрозы, ощущение того, что нас отравляют! У нас могут возникнуть образы загрязненных вод и токсичных свалок. Переживания токсичного лона сопровождаются виде´ниями устрашающих демонических персонажей. Переживания более сильных помех – опасность выкидыша или попытка аборта – сопровождаются ощущениями вселенской угрозы или кровавыми апокалиптическими виде´ниями конца света!

Его голос сливается с рокотом барабанов, мне кажется, что в такт ему подрагивает весь зал, поскрипывают стулья, тревожно постанывают люди. Это похоже на мрачный коллективный оргазм. Все склоняют головы, я тоже, но исподтишка продолжаю разглядывать сцену, темно-красные занавесы по бокам, треногу с микрофоном, плотную фигуру проповедника и закрытую дверь позади него. Рокот барабанов, в такт которому уже мерцает дневной свет за решетками широких окон, превращается в беспорядочный грохот и обрывается внезапно – словно поток ледяной воды обрушился на зал. Наступает тишина, но в то же время рокот все еще звучит, теперь в моей голове – или, возможно, в головах всех присутствующих, – эхом гуляя меж черепных сводов.

– Хорошая Матка! – восклицает Ростик, и я вижу, что на сцену поднимается вставшая из первых рядов женщина в дешевеньком зеленом платье и косынке. Женщина поворачивается боком к залу – становится видно, что она беременна.

Слышны тихие голоса, перешептывания. Когда Ростик воскликнул: «Хорошая Матка!», – соседка в восторге схватила меня за руку, а теперь вот отпустила и что-то бормочет, глядя на сцену. Ростик подводит беременную к микрофону и не то спрашивает, не то утверждает:

– Елена! Елена Семеновна, остались ли у тебя близкие люди на этом свете?

– Нет, нет… – шепчет женщина в микрофон. – Кроме вас…

– Твой муж бросил тебя и уехал в другую страну? – спрашивает Ростик.

– Да…

– Твой ребенок погиб?

– Да, Алешенька… утонул…

– Есть кто-то еще, кто помнит о тебе, кто знает тебя в этом городе?

– Кроме вас… – шепчет женщина. – Кроме вас, никто…

Ростик склоняется к ней, берет за плечи и произносит:

– Они забыли, они умерли, они исчезли. Ты одна, сможешь ли ты стать Хорошей Маткой для дитя?

Женщина замирает, потом отшатывается от Ростика и визгливо кричит:

– Я – плохая!.. Плохая Матка! Я хотела… хотела аборт… – Она рыдает, громко, истерично.

Ростик обнимает ее, прижав голову в косынке к своей груди, тихо и грустно говорит в микрофон:

– Да, Елена, ты – Плохая Матка…

Соседка опять хватает меня за кисть, я сбрасываю ее руку. Ростик продолжает:

– Но ты еще можешь стать хорошей, можешь измениться! – Голос становится громче, наливается весельем. – Да, тебе надо пройти в лоно Космического Несознания, это трудный, но нужный шаг, и тогда кровавые демоны отступят, и бессмертный дух Несознания станет носиться над водами твоими!

– Пока они не отойдут… – бормочу я, не удержавшись. Соседка возмущенно косится на меня и шикает.

Как только Ростик произносит последнее слово, дверь в глубине сцены открывается сама собой. Некоторое время в проеме темно, а потом зажигается свет. Нет, не зажигается… Не знаю, как они добились такого эффекта, но возникает впечатление, что свет и раньше был там, но только теперь стал виден, словно наконец проник сюда из какого-то сакрального измерения. Звучит нежный звон, будто вибрируют маленькие серебряные колокольчики. А свет белый и резкий, очень яркий, льется в зал сквозь дверь, не позволяя разглядеть то, что находится позади нее.

– Вступи в Лоно Несознания и стань Хорошей Маткой! – громовым голосом не то призывает, не то приказывает Ростик.

Женщина медленно идет к дверям, колокольчики звенят громче, меня же отвлекает приглушенный шум сзади. Незаметно оглядываюсь. Три охранника стоят возле двери. Толстяк с мобильным телефоном идет по проходу к сцене, медленно, поворачивая голову из стороны в сторону. Наклоняюсь вперед, сутулюсь, пытаясь стать меньше и незаметнее, скрыться среди других. Он скользит по мне взглядом, проходит дальше. В зале звучит громкий стон восторга. Кошусь на сцену, но замечаю лишь окончание действа: мгновенное мелькание тени, женский силуэт на фоне белого света. Он будто проглатывает, затягивает в себя женщину, которая растворяется в нем. Дверь закрывается сама собой, звон серебряных колокольчиков стихает. «Она будет Хорошей Маткой!» – восклицает Ростик, и зал разражается криками.

Толстяк с мобильником, встав у сцены, что-то произносит. Глядя на него сверху вниз, проповедник делает короткий жест – позже, мол – и произносит в микрофон:

– Пасынки Плохих Маток…

Я не слушаю, меня опять тошнит, болит бок, кружится голова. А на сцене уже стоят дети в грязной одежде, их привел высокий васильковый мужчина. Среди детей замечаю несколько знакомых лиц – это шальные беспризорники, ночующие под мостом метрополитена, выклянчивающие у прохожих мелочь, а у продавщиц с рынка целлофановые пакетики, в которые они потом наливают клей, купленный на выпрошенные деньги. Они испуганно, но в то же время вызывающе переглядываются, а высокий мужчина отечески держит двоих за плечи. Ростик что-то говорит, в раскрытых дверях загорается белый свет, удлиняются тени детей, когда они идут, подталкиваемые васильковым.

Серебряные колокольчики смолкают, белый свет гаснет, поглотив беспризорников. Закрывается дверь. Ростик говорит что-то о молитве, все склоняют головы, вперив взгляды в пол, я же исподлобья кошусь на сцену. Толстяк перешептывается с Ростиком. Тот слушает внимательно, потом отталкивает собеседника, ненадолго закрывает глаза, широко открывает и внимательным взглядом обводит зал. Нет сомнения, что я для него – лишь одна из множества склоненных голов, но он вдруг поднимает руку и показывает пальцем в мою сторону.