Обреченность - Сергей Герман

Ординарец Кононова полез в погреб. Поднял наверх сало, квашеную капусту, миску соленых огурчиков, и началась обыкновенная пьянка, свойственная всем русским людям, как генералам, так и пролетариям.

Время от времени из-за неплотно задернутой занавески, перегораживающей избу, выглядывал ординарец, спрашивал глазами, не нужно ли чего. Кононов жестом прогонял его.

– Какой же дурак?! Нет, не дурак, какой идиот придумал воевать не с большевиками, а с целым народом? – наклоняясь к подполковнику, вопрошал изрядно подвыпивший Власов.

Ему было за сорок. Высокого роста. О таких обычно говорят – каланча. Самое обычное невыразительное лицо. Высокий лоб с залысинами. На носу большие роговые очки с толстыми стеклами. Это было бы лицо бухгалтера или счетовода какой-нибудь конторы. Если бы не глаза. Цепкие, настороженные, глаза очень умного человека.

Власов вышел из-за стола – высокий, слегка сутулый, в черных тусклых сапогах, прошелся по комнате, потянулся, поглядел на улицу. По дороге змеилась легкая поземка. Ветер посвистывал в печной трубе, постукивали ветки деревьев. Во дворе казак, подвесив на перекладину ворот баранью тушу, сдирал с нее шкуру окровавленными руками. Свернувшись в клубок и укутав нос пушистым хвостом, выжидающе выглядывал из будки лохматый пес. Из трубы соседней избы стлался белый дымок. Урядник с красным смеющимся лицом вел в баню взвод казаков.

Генерал сел поближе к печке. Сидя на стуле, подложил в топку березовые поленья.

– Люблю, знаешь ли, Иван Никитич, на огонь смотреть. Мое детство ведь в деревне прошло. Помню, смотришь на огонь и мечтаешь.

Угольки весело постреливали в печи.

Кононов наблюдал за ним, внимательно слушал.

Власов придвинулся к собеседнику вплотную, оглянулся на занавеску и, вдруг побледнев, заговорил полушепотом:

– Я тебе прямо скажу, немцы наверное никогда не поймут, что воевать против русского народа – это самый верный способ, чтобы проиграть войну, чтобы погубить свою армию и еще миллионы ни в чем не повинных людей. Гитлер – идиот!

Власов возмущенно захлопнул дверцу печки.

– Но силы немцев уже на исходе. Скоро они побегут от Красной армии как нашкодившие кутята. И у нас есть только одна возможность победить большевиков – это превратить войну Отечественную, как ее назвали большевики, в войну гражданскую. Желающих свести счеты с большевиками в России предостаточно. Надо бросить десант на сталинские лагеря! Дать оружие военнопленным, которых предал и бросил Сталин!

Власов прислонился к стене, говорил глуховато:

– И вот тогда понадобится авторитетный человек, вождь, который поведет за собой русский народ. Я, генерал Власов, и есть такой человек. Но для для этого надо иметь сильную и вооруженную армию. Такая армия есть, это – РОА. Но… Немцы никогда! Ты слышишь, ни-ко-гда! Не пойдут на это добровольно. Никогда они сами не додумаются до того, чтобы разрешить русским вооружить свою армию, даже корпус! Дивизию! Своими правильными немецкими мозгами они никак не могут постигнуть той мысли, что для нас большевизм еще более страшный враг, чем для них.

Власов глотнул кадыком. Продолжил:

– Немецкий «сапожник» упрям и недалек, он лучше изувечит ногу по сапогу, чем будет перешивать сам сапог по ноге. Прийти к такому решению их может заставить только Красная армия. Скоро наступит перелом, Гитлеру сломают хребет, и тогда он вспомнит о нас, о Русской освободительной армии. Но боюсь, что тогда будет уже слишком поздно.

Андрей Андреевич пристальным, спрашивающим взглядом смотрел Кононову в глаза и поправлял на переносице большие роговые очки.

Кононов согласно кивнул.

– Дивизион – это хорошо, – говорил он, тоже порядочно захмелев. – Полк еще лучше. Но вы правы. Нам нужны русские дивизии, дивизии, армии… Причем не бутафорские, не на бумаге, а боевые, вооруженные. Вы генерал, главнокомандующий Русской освободительной армии, и должны довести это до мозгов германского командования! А мы поддержим вас. Вот тогда мы и посмотрим, кто победит.

Кононов и Власов понравились друг другу. Наутро расстались очень большими друзьями. С этого дня Кононов стал убежденным сторонником подчинения всех восточных добровольческих формирований командованию РОА. И Власов тоже не забудет потом этой встречи.

* * *

Наступивший перелом после поражения немцев под Сталинградом отбросил немецкий фронт назад, к Таганрогу. Стремительное наступление Красной армии заставило немцев покинуть оккупированный Северный Кавказ и Кубань.

В середине января 1943 года в станицу Уманскую прибыл полковник фон Кольнер и собрал на совещание всех станичных атаманов Севера Кубани. Полковник объявил о том, что немецкие войска оставляют Кубань.

Уже в последних числах января 1943 года генерал-полковник Эвальд фон Клейст, командовавший группой армий «Юг», предложил атаманам Трофиму Горбу и войсковому старшине Саломахе эвакуировать своих казаков вместе с семьями. И часть казачьего населения, не ожидая ничего хорошего от советской власти, решила уйти вместе с немцами. Это была настоящая трагедия – покинуть свои дома, свое Отечество – и уйти в неизвестность. Но это решение пришло не потому, что враг заставлял идти за собой – нет. Бежали от Красной армии – от своих, от русских. Вместе с наступающей советской армией шла та самая власть, которая осиротила казачьи семьи. Страх перед ней был страшнее страха перед тем неизвестным, что ждало их впереди в незнакомом, чужом краю.

Тысячи беженцев днем и ночью тащились по степям Кубани. Многие шли пешком по заснеженной степи, по обледеневшим дорогам, а весной – по колено в вязкой, липкой грязи: женщины, дети, старики, старухи. Больных, немощных и малых детей тянули на санках, на тележках, а то и несли на руках. Изнемогшие, потерявшие силы падали и, прижимая к себе малых детей, тоскливым, полным ужаса взглядом провожали уходивших. По обе стороны большаков и проселочных дорог тянулись гурты скота и обозы беженцев. Все было забито повозками с детьми и домашним скарбом. Обреченно мыча, шли привязанные к телегам коровы. Совсем недавно этих коров немецкая администрация передала из колхозного фонда в многодетные казачьи семьи для прокорма детей. Долго решали, давать ли скотину тем, у кого мужья воюют в Красной армии. Решили – давать. Детишки не виноваты.

Колеса телег цеплялись друг за друга. Слышались крики возниц:

– Нн-ооо! Чего встал, дьяволюка? Эй, ты! Ну-ка двинь его кнутом!

– Тпрууу! Ептыть! Куда прешь, екарные ушки!

Пройдя десяток-другой километров, поток беженцев разделялся.

Некоторая часть обозов продолжала двигаться по дороге на запад. Другая следовала на ближайшие железнодорожные станции. Вместе с ними шли колонны солдат, одетых в немецкую униформу. На их кителях были щитки шевронов – Дон, Кубань, Терек. На головах солдат были форменные кепи, на некоторых красовались кубанки и папахи. Солдаты шли вразнобой, нестройными, ломаными шеренгами. Но в этих нестройных рядах чувствовался особый порядок боевых, обстрелянных подразделений, в любую минуту готовых развернуться цепью и вступить в бой. Солдаты были вооружены старыми трехлинейками, немецкими карабинами, советскими и немецкими автоматами.