Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

– Ты будешь завтра одна петь, хорошо? А я сниму тебя из зала. – Митя, чуть помедлив, обнял девушку, уже довольно ловко. – У тебя такое плечо… Даже под курткой чувствуется…

– Какое?

Митя смущенно пожал плечами. Какое… Такое, что, когда чувствуешь в своей ладони это плечо, ничего больше не надо. Не сразу вспомнишь, как тебя зовут. Не обидно, что тебе только что сказали, что ты напрасно сидишь часами в своей маленькой комнатке и пилишь, пилишь смычком, глядя, как осень сменяет лето, а зима – осень… Не хочется есть, не хочется слышать долгие отцовы нотации и смешки…

Хочется прижать к себе эту нежную, хрупкую девочку, близко, крепко, и идти, идти, по длинной чужой улице, и дальше, туда, где она кончается, переходит в дорожку между сосен, потом в тропинку, потом выходит к холодному морю и тянется бесконечно по побережью. И лишь бы она была рядом… И чувствовать, как в нем рождается, крепнет то мужское, о котором он только догадывается пока, о котором думать и хочется, и рано, и стыдно, но не думать невозможно, о котором ни с кем не поговоришь, и не надо говорить, когда, оказывается, все ясно. Ясно – когда рядом она.

Митя вздрогнул, услышал звонок. Нет, он не готов. Он не может сейчас говорить с отцом. Врать не хочется, а правду сказать невозможно. Отец звонил долго. Перестал. Позвонил снова. И снова. Эля вопросительно посмотрела на Митю. Тот нахмурился. Отец еще раз позвонил, Митя кивнул, как будто отец мог сейчас его видеть, и ответил как можно веселее:

– Да, батя. Все классно. Ты видел трансляцию? Нет? Не нашел. Ясненько… У меня? Все здорово. Да… Оценки… – Он растерянно посмотрел на Элю. – Хорошие… Но… Я не знаю. Результатов еще нет. Да… И я тебя люблю. Она здесь, да. Потому что… Но я не могу… – Митя отошел в сторону.

– Что ты к ней прилип?! – закричал отец. – Что? Сыграл и – отошел! Что ты собираешься делать?

– Не знаю. Ужинать, наверно.

– Вот иди и пожри! Один! Ты обещал мне не терять себя и не терять своей свободы! Тебе это ничего не нужно! Ты не сможешь ничего добиться, если повесишь на себя эти цепи… Чувства – это цепи, понимаешь? Забирают женщины энергию, забирают! Вот ты доволен собой, как ты сегодня сыграл?

– Я – ну да…

– «Ну да» – это не ответ! Недоволен, я слышу! А знаешь, почему? Потому что она тебе мешала! Одному надо было выступать! Не подыгрывать ей, не отдавать все вообще, что у тебя есть!

– Батя…

– Что «батя»? Что «батя»? Батя тут весь на иголках, на валидоле… Ой…

– Что? – испугался Митя, услышав, как отец застонал.

– Да опять сердце… Доведешь ты меня, сына… до могилы…

– Батя, батя… Я… Ты выпей лекарство…

– Самое лучшее лекарство – это знать, что ты отвязался от этой…

Эля стояла в сторонке и видела, как мрачнел Митя от разговора с отцом, отворачивался от нее, говорил что-то тихо, чтобы она не слышала. Девочка развернулась и медленно пошла в другую сторону. Догонит так догонит.

Митя догнал ее и пошел рядом, больше не обнимая и не глядя в ее сторону.

– Все хорошо? – спросила Эля.

Если бы у нее не был такой голос, если бы он не проникал в самую глубину его существа, не заставлял дрожать все, что есть внутри, не мучил, не ласкал, не звал… Тогда бы он ей ответил, может быть, даже отцовскими, самыми грубыми словами, что все хреново. Все плохо, все не так. Но рядом с ней так не казалось.

Митя взял девочку за руку, удивляясь сам себе. Он ведь никогда не врал отцу… Ну, почти никогда. Он только что пообещал ему… Ну и что? Отец – это отец, а он – это он. От неожиданно пронесшейся мысли Митя остановился. Кто это сказал в его голове? Батя ведь любимый, родной, самый близкий… Как он может предавать его такими мыслями? Митя отпустил Элину руку.

Девочка смотрела на него и видела, что в Митиной душе идет мучительная борьба.

Она чуть поднялась на цыпочки и прикоснулась губами к Митиной щеке.

Митя в ужасе посмотрел на нее.

– Так лучше? – спросила Эля.

Митя потрогал свою щеку и кивнул.

– Пошли. – Эля, не оборачиваясь, убыстрила шаг. – Вон там в переулке есть кафе, где обычно много молодежи, там, наверно, вкусно и недорого.

Митя отобрал у Эли сумку с костюмом, опять взял девочку за руку, они переглянулись и больше ничего не сказали до самого кафе. Даже если это плохо, даже если отец был бы против, даже если Митя сейчас что-то делает не так, нет на свете ничего лучше, чем быть рядом с ней, чувствовать ее ладонь в своей, слышать ее голос, ощущать легкий нежный запах ее волос, до бесконечности смотреть на ее профиль – идеальный, идеальный, лучше не нарисуешь, не вылепишь, на ее фигуру – тонкую, гибкую, на эти розовые губы, шелковистые брови…

Митя услышал, как зазвонил телефон в кармане, рывком достал его и выключил, бросил поглубже в сумку. Вот так. Он же свободный человек? Отец все время учил его свободе. А свобода – это свобода. Это означает делать то, чего хочет твоя душа. Его душа хочет быть сейчас с Элей. И никто не может ему помешать, даже отец.

– Мить… – Эля дождалась, пока мальчик посмотрел ей в глаза. – Не обращай внимания, Рушайтис не инструменталист.

– Не понимает в виолончели ничего! Это точно!

– И… и здесь вообще формат не тот.

– Да, все как-то несерьезно.

– Давай зайдем вовнутрь, а то ветер такой поднялся, продует.

Они вошли в кафе, нашли уютный столик у окна, из которого была видна улица, темнеющее небо, красивые неяркие всполохи медленно-медленно садящегося солнца. Море не увидеть, но городок расположен так, что море рядом, а не видно ниоткуда, если только не выйти на побережье.

Эля полистала меню с тем же, уже знакомым чувством – надо выбирать не то, что хочешь, а то, что дешевле. Не самое приятное чувство, но в целом ничего особенного, так тоже можно жить. Не страшнее ее привычного космического одиночества.

– Мне то же, что и тебе, – сказал Митя, – даже читать не буду. Не про то мысли.

Эля кивнула:

– Горячий хлеб с… маслом. Пойдет?

– Пойдет. Я хотел тебе рассказать одну вещь…

Эля подперлась обеими руками и стала смотреть на своего друга. Как странно, как будто она знала его давно-давно, всегда именно таким и представляла. Не думала о цвете глаз, волос, но знала, каким он будет – хорошим, немного наивным, искренним, целеустремленным, волевым…

– Расскажи, пожалуйста, – кивнула девочка.

– Знаешь, мне кажется… Иногда мне кажется, что я здесь, а должен быть где-то в другом месте…

– Не в Юрмале?

– Нет, я не это имею в виду… Ну что я здесь, вот я, а моя жизнь – где-то там, но только меня в ней нет… Не знаю, как объяснить…