Хуторок в степи - Валентин Катаев

– Ну, это вы, положим, преувеличиваете, – с некоторымнапряженным кокетством сказала тетя, желая повернуть разговор в шутку. – Будемговорить серьезно.

– Чтобы не торговаться, за всю черешню и вишню гамузомдвенадцать карбованцев, – сказал «перс» и еще ниже насунул на брови свою шапку.

Тетя гневно покраснела. Двенадцать рублей была настолькосмехотворная, унизительно ничтожная сумма, что ее нельзя было принять иначе,как оскорбление. Тете даже показалось, что она ослышалась.

– Сколько? Сколько вы даете?

– Двенадцать карбованцев, – повторил «перс», с особеннойгрубостью выговаривая это извозчичье слово «карбованцев».

– Василий Петрович, вы слышите, что они нам предлагают? –воскликнула тетя, всплеснув руками, и ненатурально расхохоталась.

– А что? Хорошие деньги, – сказал «перс». – Берите, покадают, а то через неделю даже синенькой не получите, только задаром понатираетесебе мозолей.

– Грубиян! – сказала тетя.

– Милостивый государь, ступайте отсюда вон! – крикнулВасилий Петрович, и его нижняя челюсть задрожала. – Чтоб ноги вашей здесьбольше не было!.. Гаврила! Гоните их в шею, в шею! Грабители! – И ВасилийПетрович затопал ногами.

– А вы не выражайтесь, – сказал «перс» довольно миролюбиво.– Сначала научитесь ухаживать за фруктой, а потом уже кричите. Нашелся!

И «персы» ушли, не забыв закрыть за собой калитку.

– Нет, вы только подумайте, какая наглость! – несколько разповторила тетя, бросив лопату и обмахиваясь носовым платком.

– Вы, барыня, не расстраивайтесь понапрасну, – сказалГаврила. Оставьте без внимания. Это они приходили нарочно сбивать цену. Яихнего брата знаю. А что касается поливать, то это безусловно. Сады у насполивные. Поливать, конечно, требуется. Не польешь – не продашь. Да в том беда,что лошадь лежит. Не на чем возить. Дождик бы… А поливать – так без этогонельзя.

Но это было слабое утешение.

Сделали попытку нанять лошадь у немцев-колонистов в Люстдорфе,но из этого ничего не вышло, так как немцы сначала заломили несуразно большуюцену, а потом и вовсе отказались, ссылаясь на горячую пору. На самом же деле увсех у них были свои фруктовые сады, и гибель конкурента их только радовала.

– Удивительно, как это не по-соседски! – восклицала тетя заобедом, хрустя пальцами, чего раньше за ней не замечалось.

– Что поделаешь, что поделаешь… – бормотал Василий Петрович,чересчур низко наклоняясь к тарелке, и прибавлял: – Хомо хомине люпус эст, тоесть человек человеку волк… Впрочем, я предсказывал, что вся эта глупейшаязатея с торговлей фруктами кончится скандалом, – говорил он, и его ушиналивались кровью, как петушиный гребень.

Он сказал, что затея кончится скандалом, но он должен былсказать, что затея кончится полным разорением семьи. Это так и было понято.Тетя даже побледнела от боли, которую ей причинили эти жестокие инесправедливые слова. Слезы выступили у нее на глазах, губы задрожали.

– Василий Петрович, побойтесь бога! – умоляюще проговорилаона, трогая пальцами виски.

– Это вы побойтесь бога! Это все ваши фантазии!.. Идиотскиефантазии…

Василий Петрович не мог остановиться, он уже не владелсобой. Он вскочил из-за стола и вдруг увидел, что Павлик как-то неприличногримасничает. Ему показалось, что мальчик зажимает себе пальцами нос, чтобы нефыркнуть. На самом же доле он в отчаянии кусал себе кулаки, чтобы не заплакать.

– А! – не своим голосом крикнул Василий Петрович. – Тыпозволяешь себе издеваться над отцом! Так я же тебе покажу, что такое отец!Встать, мерзавец, когда с тобой говорит отец!

– Папочка! – зарыдал Павлик, с ужасом закрывая лицо руками.

Но Василий Петрович уже ничего не соображал. Он поднял тарелкус борщом и разбил ее об пол. Потом, неловко вывернув руку, ударил Павлика пошее и выбежал в сад, с такой силой хлопнув дверью, что у нее посыпалисьразноцветные стекла.

– Я больше не могу жить в этом сумасшедшем доме! – вдругзавизжал Петя. – Окаянные! Я ухожу от вас навсегда на Ближние Мельницы! – И онпобежал к себе в комнату собирать вещи.

Одним словом, это была безобразная, унизительная сцена.Можно было подумать, что все вдруг сошли с ума или взбесились, как собаки отжары.

А жара была действительно ужасная: изнуряющая, сухая,душная, жгучая, способная кого угодно свести с ума и взбесить. Небо, побелевшееот зноя, было подернуто тусклой пеленой металлического оттенка. Из степи, какиз печки, несло жаром. Оттуда, гоня тучи пыли, дул суховей. Цветущие акациираскачивались с бумажным шелестом. Всюду лежала сизая трава. Полоса бурогоморя, покрытого грязными барашками, шевелилась на горизонте, и когда временамиутихал шум ветра, слышался шум моря – сухой и черствый, как будто где-то далекос утомительным однообразием пересыпали щебенку.

Пыльные тени деревьев метались в комнатах по стенам ипотолкам. Ужасный день… Не только Петя, но также Василий Петрович, тетя и дажеПавлик готовы были собрать свои вещи и бежать куда глаза глядят, лишь бы невидеть друг друга и не испытывать взаимных оскорблений. И конечно, никто никудане убежал, а все лишь слонялись по раскаленным комнатам, по шумящим аллеям. Оничувствовали себя прикованными к этому постылому месту, которое сначалапоказалось им земным раем.

Перед вечером в саду появилась маленькая фигурка толстогочеловечка в высокой барашковой шапке, но уже не черной, а коричневой. Это былтоже перс, но на этот раз настоящий, с длинными восточными усами и глазами,полными неги. Он быстро обошел сад, опираясь на короткую палочку, а потом долгостоял возле кухни, ожидая, что к нему выйдет кто-нибудь из хозяев. Но так какникто не вышел, он подошел к дому и постучал палочкой в окно.

– Эй, хозяйка! – сказал он выглянувшей тете, показываярастопыренную шафранно-желтую пятерню с грязными ногтями. – Бери за все гамузомпять карбованцев; не возьмешь – пожалеешь.

– Хулиган! – страшным голосом сказала тетя. – Гаврила, чтоже ты смотришь? Гони его в шею!

Но настоящий перс не стал дожидаться Гаврилы, а побежалмелкой рысцой, припадая на одну ногу, и в мгновение ока скрылся.

Затем принесли третью открытку от мадам Васютинской, вкоторой напоминалось о приближении срока платежа по векселям.

В этот день никто не захотел ужинать, и на столе на терраседолго стояли четыре глубокие тарелки с простоквашей, в которой таял желтыйсахарный песок.