Истории про девочку Эмили - Люси Мод Монтгомери

— Я не стану пугаться, — сказала Эмили. — Яне буду думать об этом, а завтра опишу все, что чувствую сейчас.

А затем… она действительно услышала что-то… прямо за стеной у изголовья ее кровати. Ошибиться она не могла. Воображение тут было ни при чем. Она отчетливо различала странные зловещие шорохи… словно шелестели, касаясь друг друга, жесткие шелковые платья… словно трепетали в воздухе чьи-то крылья… и к этому добавлялись невнятные, приглушенные звуки, похожие на крики или стоны каких-то малюток. Звуки продолжались… иногда они замирали… затем все начиналось снова.

Эмили съежилась под одеялом, похолодев от настоящего ужаса. Прежде ее страх был лишь поверхностным: хоть она и боялась, в глубине души прекрасно знала, что бояться нечего. Но здесь ошибки быть не могло… это не воображение. Шорохи, шелест, крики и стоны были слишком реальны. Старая Мыза вдруг стала жутким, колдовским домом. Илзи была права… в нем жили привидения. А она, Эмили, совсем одна в этой комнате, и вокруг на целые мили лишь пустые комнаты и коридоры и ни одного человеческого существа! Какая жестокая эта бабушка Нэнси! Положить ее в комнате с привидениями! Несомненно, бабушка Нэнси знала, что в этой комнате привидения… жестокая старая бабушка Нэнси, омерзительно гордая тем, что мужчины убивали себя из-за нее. Ах, если бы только она, Эмили, могла вдруг оказаться дома, в дорогом Молодом Месяце, рядом с тетей Элизабет! Большого удовольствия сон в одной постели с тетей Элизабет доставить не мог, но все же тетя Элизабет была из плоти и крови. А если тетя предпочитала, чтобы окна были почти герметически запечатаны, так зато в спальню не попадал не только ночной воздух, но и призраки.

«Быть может, мне станет легче, если я еще раз прочитаю молитву», — подумала Эмили.

Но даже молитва не помогла.

До конца своих дней Эмили не могла забыть ту первую ужасную ночь в доме бабушки Нэнси. Она была такой усталой, что иногда ей удавалось задремать, но только для того, чтобы через несколько минут проснуться в паническом ужасе от шелеста и придушенных стонов за ее кроватью. Каждый призрак и каждый вопль, каждый мучимый дух и каждая окровавленная монахиня из книжек, которые она прочитала, вспоминались ей.

«Тетя Элизабет была права… не стоит читать романы, — думала она. — Ох, я умру здесь… от страха… я знаю, что умру. И знаю, что я трусиха… но не могу быть смелой».

Пришло утро. В комнате, залитой ярким солнечным светом, не слышалось никаких таинственных звуков. Эмили встала, оделась и отыскала дорогу в старое крыло дома. Лицо ее было бледно, под глазами лежали темные тени, но держалась она решительно.

— Ну, и как ты спала? — спросила бабушка Нэнси любезно.

Эмили проигнорировала вопрос.

— Я хочу сегодня же уехать домой, — сказала она.

Бабушка Нэнси вытаращила глаза.

— Домой? Глупости! Неужто ты совсем младенец и так скучаешь по дому?

— Я не скучаю по дому… не очень скучаю… но я должна уехать домой.

— Это невозможно… здесь нет никого, кто мог бы тебя отвезти. Не ожидаешь же ты, что Кэролайн повезет тебя в Блэр-Уотер?

— Тогда я пойду пешком.

Бабушка Нэнси сердито стукнула в пол своей палкой.

— Ты останешься здесь, мисс Капризница, пока я не соглашусь тебя отпустить. Я не терплю ничьих капризов, кроме своих собственных. Кэролайн это знает… ведь правда, Кэролайн? Садись завтракать… и ешь… ешь.

Бабушка Нэнси свирепо смотрела на Эмили.

— Я не останусь здесь, — сказала Эмили. — Я не хочу провести еще одну ночь в той ужасной комнате с привидениями. Вы поступили жестоко, когда положили меня там. Если бы… — Эмили ответила бабушке Нэнси таким же свирепым взглядом… — если бы я была Саломеей, я попросила бы принести мне на блюде вашу голову[65].

— Фу-ты, ну-ты! Что это за глупости насчет комнаты с привидениями? У нас на Старой Мызе привидений нет. Ведь правда, Кэролайн? Мы считаем, что иметь их негигиенично.

— У вас есть что-то ужасное в той комнате… оно шелестело и стонало, и плакало всю ночь прямо в стене у моей кровати. Я не останусь… я не…

Эмили зарыдала, несмотря на все старания удержаться от слез. Ее нервы были так издерганы, что она не могла не плакать. Еще немного, и у нее началась бы истерика.

Бабушка Нэнси взглянула на Кэролайн, Кэролайн взглянула на бабушку Нэнси.

— Нам следовало предупредить ее, Кэролайн. Это все наша вина. Я начисто забыла… так давно никто не спал в Розовой комнате. Неудивительно, что девочка испугалась… Эмили, бедняжка, это, конечно, безобразие. Поделом мне было бы, если бы ты получила мою голову на блюде, мстительная крошка. Нам следовало сказать тебе заранее.

— Сказать мне… о чем?

— О ласточках в дымоходе. Это их ты слышала. Прямо в стене за твоей кроватью проходит большой центральный дымоход. Им никогда теперь не пользуются, с тех пор как встроили камины. В нем свили гнезда ласточки… их там сотни. Они производят невероятный шум… вечно машут крыльями и ссорятся.

Эмили почувствовала себя очень глупо; теперь она стыдилась своего страха — стыдилась, пожалуй, куда больше, чем следовало, ведь ее переживания оказались в самом деле весьма мучительными, и немало людей постарше нее бывали самым плачевным образом напуганы, если им случалось провести ночь в Розовой комнате. Нэнси Прист иногда нарочно отводила гостю эту комнату, чтобы его напугать. Но, справедливости ради, надо признать, что в случае с Эмили она просто забыла ее предупредить и очень сожалела об этом.

Больше Эмили не заговаривала о том, чтобы уйти домой. Кэролайн и бабушка Нэнси были очень ласковы с ней в тот день, она хорошо вздремнула после обеда, а когда пришла ее вторая ночь в доме бабушки Нэнси, она пошла прямо в Розовую комнату, легла в постель и крепко проспала до утра. Шорохи и крики были такими же отчетливыми, как в предыдущую ночь, но одно дело ласточки, а совсем другое — призраки.

— Похоже, Старая Мыза мне все-таки понравится, — сказала Эмили самой себе.

20 июля

Дорогой папа!

Я уже две недели живу у бабушки Нэнси и еще ни разу тебе не писала. Но вспоминала я о тебе каждый день. Мне пришлось писать письма тете Лоре, Илзи, Тедди, кузену Джимми и Перри, а в промежутках мне было так весело и интересно. В первую мою ночь здесь я никак не думала, что буду счастлива. Но я счастлива — только по-другому, не так, как в Молодом Месяце.

Бабушка Нэнси и Кэролайн очень добры ко мне и позволяют делать все, что я хочу. Это очень приятно. Они ужасно язвительно говорят друг с другом. Но я думаю, они похожи на нас с Илзи: ссорятся довольно часто, а в остальное время очень друг друга любят. Я уверена, что Кэролайн не колдунья, но мне хотелось бы знать, о чем она думает, когда сидит совсем одна. Бабушка Нэнси теперь уже не хорошенькая, но у нее очень аристократичный вид. Она мало ходит, из-за своего ривмотизма, а потому обычно сидит в задней гостиной и читает или вяжет кружева, или играет в карты с Кэролайн. Я подолгу беседую с ней, так как она говорит, что мои разговоры ее развлекают, и я уже ей много всего рассказала, но ни разу не упомянула о том, что пишу стихи. Если бы я об этом сказала, она непременно заставила бы меня прочитать ей что-нибудь, а у меня такое чувство, что она не та особа, которой можно прочесть свои стихи. И я не говорю с ней ни о тебе, ни о маме, хотя она пыталась меня заставить. Зато я рассказала ей все про Надменного Джона и его рощу, и о том, как ходила к отцу Кассиди. Она посмеялась над этой историей и сказала, что всегда любила беседовать с католическими священниками, поскольку они единственные в мире мужчины, с которыми женщина может поговорить больше десяти минут без того, чтобы другие женщины заявили, будто она вешается ему на шею.