Братишка, оставь покурить! - Николай Стародымов

…Любаша ранена. Чудесная девушка. Санитарка из госпиталя.

Непонятно, чего это ее вдруг в район боевых отправили? Обычно этим занимаются мужчины. Тем более, она санитарка в кардиологическом отделении… Наверное, рук не хватает, вон сколько раненых.

Там, в Афгане у многих офицеров были временные жены. Случалось, ради них разводились с теми, кто их ждал (а нередко и не слишком-то ждал) в Союзе… Ну да это неважно, это личное дело каждого.

Большинство женщин туда приезжало в стремлении устроить личную жизнь в условиях, где острая нехватка женского контингента могла компенсировать их личную неустроенность. Ну а если не удавалось устроить личную жизнь, что удавалось далеко не каждой из приехавших, то уж хоть там пожить в свое удовольствие. Я лично знал несколько женщин, которые всеми правдами и неправдами оставались в Афгане по два, а то и три срока.

Но были и другие — как та же Любаша, например. Она даже здесь, в условиях, когда вокруг каждой юбки роем мотыльков вились холостяки, псевдохолостяки, а также опытные ловеласы-сердцееды, даже тут она умудрялась сохранять чистоту. Нет, она не была мымрой и синим чулком. Просто она умудрилась сохранить светлый и немного наивный взгляд на положение вещей. К ней просто не прилипало ничего плохого. В ее присутствии приумолкали сальности и непристойности, старались не рассказывать анекдоты с «картинками».

Остальные женщины ее ненавидели. Хотя бы уже потому, что к ней относились как к Женщине, а к ним в лучшем случае как просто к женщине.

Любаша к большинству мужчин относилась ровно, спокойно и благожелательно. Выделяла всего двоих: меня и — Влада Вологодского. Меня, как я понимаю, потому что чувствовала, что я в нее по-настоящему влюблен, не стремлюсь поскорее уложить ее в постель, потому что относился к ней с восторженным юношеским преклонением, хотя и миновал уже возраст, когда юноши считают, что каждая женщина рождается едва ли из морской пены — а кому из женского пола такое отношение не понравится? Ну а Владислав… Ладно, это ее дело: просто выделяла его и все. Так, к слову, ради реплики: он был холост, что было доподлинно известно, у него была квартира в большом городе и в Афганистан он приехал с целью заработать себе боевой орден и отметку в личном деле, считая и уверяя всех, что потом его карьера будет обеспечена. Очень не хотелось мне верить, что Любаша в своих симпатиях делает поправку на все эти факторы, да только, увы, уже тогда мне в голову приходило понимание, что любая женщина не лишена меркантилизма.

Тогда, в молодости, я осуждал это качество. Теперь отношусь к нему более спокойно. В конце концов, живем мы один только раз, и потому каждому хочется прожить и дожить в достатке.

…Обо всем этом я думал, когда мой БТР мчался по пойме реки Герируд. Где-то там, много ниже по течению, она вырвется из горных теснин, распадется, переименовавшись в Теджен, на множество рукавов и постепенно завершит свое существование в пустыне Кара-кум. А здесь бег ее стремителен, множество переплетающихся русел стиснуты густыми зарослями. Позади остались разрушенные арки старого моста, а впереди через реку перекинулся новый мост. Домчаться до него, выбраться на трассу, обсаженную рядами пышных деревьев, оставить справа черный клык одинокой скалы, впившейся в небо — ну а там уже будет совсем рукой подать до полка. Может быть, еще застану Любашу на месте…

Вспышку увидеть я успел, а вот грохот взрыва не услышал и удар не почувствовал. Я просто выпал из привычного измерения.

5

Первое, что я почувствовал, когда начал приходить в себя, это запах. Не солярный или горело-резиновый, ощутить который было бы естественней всего, не больничный, что тоже можно было бы понять, а какой-то неописуемо садово-одуряюще-вкусный.

Первое, что я услышал, когда обрел возможность слышать, это был не треск продолжающегося боя, не грохот рвущихся боеприпасов, что было бы естественней всего, не привычный русский мат или гортанные голоса афганцев, что тоже было бы понять, даже не отрывистые фразы врача и звяканье медицинской нержавейки — вместо этого доносились шелест листвы, стрекот цикад и щебетанье птиц.

Первое, что я ощутил, когда вернулась способность осязать, это не раскаленная броня БТРа, не грубый щебень, на который меня должно было бы сбросить после взрыва, не грубо обыскивающие руки душмана или ласково-опытные врача — вместо этого встретило ласковое дуновение прохладного влажного ветерка.

Все было не так, как должно было быть. Это нужно было как-то объяснить.

Однако глаза я открыл не сразу. Мне было так хорошо, так ласково, так покойно… И так не хотелось, чтобы в этот покой еще что-то врывалось. Даже если это будет лучик света.

Мелькнула нелепая мысль, что так покойно может быть только в раю.

Наверное, это была просто слабость, причем, слабость не духовная, а телесная. Только тогда я об этом не знал. Целых несколько мгновений мне было просто хорошо.

А потом вдруг резко, словно поворотом тумблера, включились воспоминания. И мгновенно вспучились вопросы, требуя мгновенного ответа.

Где я? Что со мной? И я мгновенно вскинул веки. Я лежал в больничной палате. Это понял сразу — у них всегда настолько специфичный вид, что его ни с чем не перепутаешь. Стены комнаты были выкрашены масляной синей краской. Беленый потолок был кое-где заляпан пятнами раздавленных мух и комаров.

Я лежал на кровати, стоящей под окном с настежь распахнутой створкой, слегка, до пояса прикрытый простыней. За затянутым густой сеткой проемом разбрасывал листьями солнечные блики густой сад, сквозь зелень которого ярко голубело небо.

Я лежал на туго крахмальном белье, а рядом увидел тумбочку, на которой в вазочке небрежно и в то же время щедро, ворохом, торчала охапка цветов.

Стало ясно, что, во-первых, я в госпитале, во-вторых, не в Афганистане, в-третьих, я, по всей видимости, жив. Оставалось неясно, во-первых, что со мной произошло, во-вторых, в какой степени я ранен и не отрезали ли у меня что-нибудь, в-третьих, что же с Любашей. Сальдо не в пользу ответов.

Хватит лежать! Пора дать ответы на все вопросы! Начнем по порядку. Первым делом я попытался пошевелить пальцами рук и ног.

С облегчением вздохнул — все действовало, ничто нигде не болело. Значит, можно сделать то, чего я, признаюсь, ужасно боялся. Я поднял голову и посмотрел на свое вытянувшееся тело. Руки поверх простыни, ноги под материей хорошо просматриваются. Значит, будем жить!

Кряхтя, я попытался приподняться. Тело слушалось, хотя тут же закружилась голова. Сколько же это я пролежал? И где же все-таки я?

Вспомнился невпопад рассказ о том, что якобы где-то в горах в Пянджшерском ущелье в пещерах нашли большой госпиталь, в котором иностранные врачи обучали афганских коллег делать операции по ампутации конечностей. Обучали на наших пленных солдатах и офицерах. Якобы когда в те прекрасно оборудованные пещеры ворвались наши десантники, там на койках лежали только изуродованные обрубки людей — без рук, без ног, а то и без языков… Они лежали — и единственное, чем могли выразить свои чувства — так только слезами…