Конфидентка королевы. На службе Ее Величеству - Софи Нордье

— Его не было около двух недель. Утверждают, будто он ездил в Дрё.

— Соскучился по Аэнор? Не смеши меня. Его туда и в спокойные времена имбирным пряником не заманишь…. — пробормотал в раздумьях Моклерк и вдруг хлопнул себя по ляжке. — Ну конечно! Помнишь в придорожной харчевне близ Труа страстно целующуюся парочку?

— Нет, — помотал головой Гуго, не понимая, при чем здесь какая-то парочка.

— Мы заехали туда перекусить. По словам хозяина, странный рыцарь с горожанкой провели там сладкую ночь и днем продолжали кувыркаться в постели. — Довольный Пьер вновь уселся на тигровую шкуру.

— Ну вспомнил, и что дальше?

— Мне тогда еще показалась знакомой эта мужская фигура. А теперь я понял: то был Робер! Целовался же он с баронессой д’Альбре. Я успел разглядеть ее кошачьи глаза. И таинственная гостья в замке Труа тоже она, пресловутая Дама в Голубом. Посланница королевы! Она-то и переубедила нашего поэта, — последнее слово Пьер произнес с отвращением, словно раскусил дождевого червя.

— Если твои умозаключения верны, Бланке все-таки удалось нас опередить, переманив Тибо на свою сторону, — усмехнулся Гуго, но под свирепым взглядом Моклерка стушевался.

Пьер догадался, что граф вспомнил его слова о «тупых неповоротливых коровах», но он не собирался выставлять себя на посмешище. Правда выяснилась, возбуждение улеглось, и мятежники поняли: без войска из Шампани англичане их не поддержат. Дальнейшее не вызывало сомнений.

— Поедем к Луи на поклон? — глухо спросил Гуго.

Он подобрал с пола клочки королевского приказа и бережно сложил их в небольшой сундук для донесений.

— Ты лучше меня знаешь, какое войско сейчас в Шиноне!

— И?..

— Что «и»? У тебя мозги отказали от испуга? — Пьер вновь забегал по комнате, не решаясь произнести слово, которое глубоко ранит его самолюбие. Наконец он выпалил: — Дьявол, мы сдаемся!

— Когда? — спокойно, будто обсуждая предстоящую охоту, уточнил Гуго.

Герцог замер. В его душе полыхала злость, вызванная сатанинской хитростью де Лузиньяна: тот нарочно вытянул из него эти слова. Пьер вздохнул и рухнул в кресло, стоявшее у камина.

— Не сразу, конечно. Подождем немного, а то они не переживут столько радости одновременно.

— Думаешь, твой брат и мадам д’Альбре любовники? — Долив вина себе и гостю, Гуго устроился в кресле напротив.

— Не думаю, а видел своими глазами!

— А вдруг это продолжение маскарада?

— Я слишком хорошо знаю Робера. Женщины сходят от него с ума! Не понимаю, чем он их берет? Писаным красавцем его не назовешь, да и возраст… Он уже не мальчик. Но за моим братом тянется такой шлейф разбитых сердец, что невольно задохнешься от зависти. При этом жениться его отец заставил лишь с помощью шантажа.

— Слышал, слышал.

— Так чего же ты удивляешься? Баронесса д’Альбре тоже женщина. И к тому же вдова, то есть препятствий вообще не существует. — У Пьера потемнели глаза от гнева, и он с силой ударил кулаком по подлокотнику кресла. Раздался жалобный скрип. — Но я отомщу этой смазливой потаскухе! Она нарушила мои планы. Когда-нибудь, братец Гастебле, она спляшет и под мою дудку.

***

В середине марта в Вандоме герцог Бретонский и граф де Ла Марш все же принесли оммаж королю и подписали договор. Помимо урегулирования вопросов по спорным крепостям мирное соглашение предусматривало брак дочери Пьера Иоланды с братом короля Жаном, а старший сын графа де Ла Марша, тоже Гуго, был помолвлен с королевской сестрой — крошкой Изабеллой[68].

— Мир установлен, теперь я могу спокойно рожать! — сказала измученная Бланка, тяжело опускаясь на кровать. — Завтра рано утром отправляемся в путь и будем ехать без остановок, иначе я разрешусь от бремени прямо на обочине дороги. Мадам д’Альбре, руководите поездкой!

Королеву устроили в специально оборудованной спальной повозке, обложив со всех сторон мягкими подушками. Но даже двойная перина почти не смягчала тряску на скверной весенней дороге. Рядом с ложем Бланки стоял большой сундук со всем необходимым на случай внезапных родов, а в углу поместили металлическую жаровню. Места оставалось мало, лишь для Сабины. Луиза, сердито пыхтя, ехала в следующем экипаже, но на стоянках безропотно заботилась о королеве.

— Уверена: у меня будет сын. Я рожала уже одиннадцать раз и научилась определять пол будущего ребенка, — поглаживая живот под меховой накидкой, как-то разоткровенничалась Бланка. — Я и имя уже придумала — Карл!

— Почему Карл? — удивилась Сабина. — Никого из Капетингов[69] так не называли.

— Я буду первой. Хочу показать, что мои дети — не только продолжатели нынешней королевской династии, но и наследники Карла Великого. Капетинги ведь всегда тревожились из-за того, что в некотором смысле узурпировали власть. Однако матери моих свекра и мужа — прямые потомки Каролингов[70]. Теперь же, когда кровь обеих династий смешалась в моих детях, этому поспособствует еще и имя нашего великого предка.

— Однако младшие сыновья обычно становятся священнослужителями.

— Но не мои! — взвизгнула Бланка. Близость родов и усталость сделали ее чересчур чувствительной. — Мои сыновья особенные, все до одного! А Карл, как я уже говорила, станет великим воином и властителем.

— Властителем? Разве наследниками Луи станут не его собственные дети? — Сабина окончательно запуталась.

— Разумеется его! Но Карл будет гениальным полководцем и сам завоюет себе новое королевство![71]

Сабина решила, что у королевы начинается бред, и сочувственно поглядывала на нее, пока та не задремала.

Через два дня после прибытия в Париж королева благополучно разрешилась крепким мальчиком. Вопреки опасениям лекаря, роды прошли без осложнений. Следующим утром в день весеннего равноденствия младенца окрестили и нарекли именем Карл.

Бланку до конца жизни не покидала боль, вызванная тем, что ее горячо любимый муж не увидел их младшего сына. И она любила малыша за двоих, неустанно ворковала над ним, то и дело заливаясь счастливым приглушенным смехом. Размотав свивальник, королева подолгу целовала пальчики на миниатюрных ручках и ножках, которыми дрыгал кроха в уютной теплой комнате, где днем и ночью горел очаг. Его внимательный, устремленный на мать взгляд как будто говорил: «Я знаю, как ты меня назвала!» — и в подтверждение малыш сжимал и разжимал крошечные кулачки, словно пытаясь что-то крепко схватить.