Есико - Иэн Бурума

Исаму ошеломленно уставился на него.

— Что вы знаете об искусстве? — проговорил он. — Вы, пошлый, жадный до денег идиот. Вы — причина того, что все ценное в Америке превращается в мусор. Мусорная культура — вот вы кто. Вы — ее разносчик, купец, торгующий мусором, вы — враг искусства.

— Эй, приятель, полегче! — взревел побагровевший Уотерман. — Не вам оценивать мои фильмы…

— Я не смотрел ваши паршивые фильмы и сомневаюсь, что когда-нибудь их посмотрю.

— Я произвожу качественный продукт…

— Продукт?

— Послушай, ты, чертов сноб! Я работаю как вол, чтобы делать фильмы для настоящих людей, в то время как ты… Сидишь здесь, в своей пещерке в Японии, и думаешь, что слишком хорош, чтобы пачкать руки в том единственном месте, которое имеет смысл, где сама публика решает, что шедевр, а что дерьмо. Ты болтаешь об искусстве? Я, приятель, тоже в нем кое-что понимаю. Все в нем как и было всегда: что в итальянском Возрождении, что в американском Голливуде. Думаешь, Микеланджело сидел себе в Риме и хрен надрачивал? Нет! Он занимался…

Все произошло в одно мгновение. Уотерман взвыл, и обжигающий чай из чашки Исаму потек по его лицу. Именно в этот момент Ёсико вернулась с каталогом выставки Исаму в Токио. Уотерман стонал, сидя на полу, с лицом, закрытым салфеткой.

— Лед! — вопил он. — Ради Христа, принесите лед!

Я сидел на своем месте, оцепенев от шока. Ёсико швырнула книгу на пол и закричала на мужа по-японски:

— Что произошло? Что ты натворил?!

Она взглянула на меня, но я не знал, что сказать. В ярости, в какой я никогда ее раньше не видел, Ёсико завопила:

— Я не могу поверить… Ты напал на моего гостя?!

Исаму велел ей заткнуться. Этот «гость» нанес оскорбление его рассудку. Намбэцу, спокойно раскладывавший рыбу, согласно кивнул.

— Нанес оскорбление твоему рассудку? Да кто ты такой? Он наш гость!

— Заткнись, женщина, — сказал Исаму по-английски. — Ты сама не знаешь, что говоришь. Ты уже оскорбила меня тем, что привела этого вульгарного голливудского делягу в мой дом!

— Голливудского делягу? Что значит делягу? Я…

Исаму схватил пепельницу и запустил ею в жену. Чуть не попал в лицо. Пепельница пробила раздвижную дверь, изготовленную самим Намбэцу из бумаги Сикоку, и с глухим стуком врезалась в стену из кипариса, оставив в дереве глубокую трещину. Я едва соображал, что творю. До сих пор я оставался пассивным наблюдателем, но на этот раз какой-то сумасшедший порыв вывел меня из оцепенения. Я сделал то, чего нельзя делать никогда: вмешался в семейную ссору. Неуклюже поднявшись на ноги, точно рыцарь в сияющих доспехах, защитник слабого пола, я крикнул первое, что пришло мне в голову:

— Не смейте кидаться в леди!

Пышущие яростью глаза Исаму уставились на меня. Даже Ёсико, объект моей рыцарской галантности, выглядела изумленной. Я изменил направление урагана, повернув его в свою сторону. Уотерман, спотыкаясь, подошел к крану и мелкими безумными движениями стал плескать водой в лицо, как будто он весь был объят пламенем. Намбэцу посмотрел на меня с сожалением. А может, и с отвращением. Никогда не забуду его слова:

— И все-таки ты самый обычный иностранец.

До отъезда в Америку я увиделся с Ёсико еще только однажды. Мы пили кофе за нашим обычным столиком в отеле «Империал». О случае с Уотерманом не вспоминали. Но она сказала, что их брак с Исаму распался. Что она была слишком глупа, надеясь, что сможет жить с иностранцем. Культурные противоречия сделали это невозможным.

— Исаму уверен, что знает Японию, но сам он типичный американец. Он даже не научился правильно говорить по-японски! Ты — другой, Сид-сан. Исаму живет в мире своего собственного воображения. И я восхищаюсь его чистотой как художника. Но не могу принести себя в жертву его искусству.

Их разрыв сильно повлиял на нее. Когда она сняла темные очки, чтобы протереть глаза, я заметил, что она плачет.

— Развод — ужасная вещь, — сказал я, и мне самому эта фраза показалась банальной и глупой. — Но скоро все пройдет. Время лечит. Думай о фильмах, в которых ты снимешься в Америке, о шоу на Бродвее…

— Проблема не в этом! — сказала Ёсико чуть раздраженно. — Поверь мне, развод — это облегчение. Просто я получила сегодня печальные новости. Но ничего, все в порядке. Здесь уже ничего не поделаешь.

Я начал настаивать — дескать, будучи ее другом и доверенным лицом, я должен знать об этих плохих новостях. Но она лишь покачала головой. Подошел чудаковатый официант, спросил, не хотим ли мы еще чего-нибудь. Я заказал еще кофе и устроился в кресле поудобней. Пианистка в вечернем платье что-то тренькала на рояле. Ёсико заговорила о своем отце. Он всегда был человеком безответственным, сказала она, игроком, не способным позаботиться о собственной семье. Но в Китае он был хорошим человеком, настоящим идеалистом. Искренне любил Китай. Тот был его миром, лейтмотивом его существования. После войны, вернувшись в Японию, он не смог совладать с жизнью. Едва мог позаботиться о себе — что уж говорить о домочадцах. Казалось, ни одной причины оставаться в живых у него не осталось. И он стал бездельником, который крал деньги у собственной дочери, чтобы потом их проигрывать. Сначала Ёсико очень жалела его. Чувствовала, что он тоже — по-своему — жертва этой ужасной войны. Но всему есть предел. И хотя она продолжает носить его имя, больше никаких дел с ним иметь не хочет.

Я снова ей посочувствовал. Должно быть, это очень трудно — вот так потерять своего отца. Нет, сказала она, дело не в нем. Так в чем же? Она выглядела такой беззащитной, когда подняла на меня свои громадные черные глаза. По ее щеке скатилась одинокая слеза.

— Сид-сан, — сказала она тихо. — Ты помнишь того человека, который подошел ко мне после свадьбы?

Чуть подумав, я сказал, что конечно же хорошо его помню.

— Так вот, его звали Сато, Дайскэ Сато. В Китае он значил для меня больше, чем мой собственный отец. Всегда приглядывал за мной и помогал, когда я попадала в беду. Сато любил Китай так же сильно, как и отец. Правда, была у него одна слабость: ему очень нравились китайские девушки, и он вечно попадал в какие-нибудь передряги. Но сердце у него было очень доброе…

Она немного помолчала, вытирая глаза атласным носовым платком.

— Он заслуживал большего, — всхлипнула она.

— Что же с ним случилось? И кто такой был этот Сато?

Из ее рассказа я получил лишь обрывки информации о том, как он работал на японскую разведку и как ему посчастливилось, что русские не угнали его в плен после войны. Но, сказала Ёсико, как видно, бывают судьбы и хуже, чем смерть в сибирском лагере. Вернувшись на родину, Сато вдруг понял, что в его жизни больше нет никакого смысла. Его мир, как и мир ее отца, исчез, и он поплыл по жизни как призрак, иногда выныривая на поверхность безо всякого предупреждения. Она давала ему деньги. Он обещал отстать от нее. Но выдержать больше не смог — и совершил самоубийство. Его обезглавленный труп обнаружил фермер из префектуры Яманаси. Сато выпил слоновью дозу снотворного и привязал себя к дереву. Это было в самый разгар лета. Говорят, какая-то горная псина нашла его через пару дней и удрала с его головой. Местная девчонка видела, как эта собака грызла свою добычу в заброшенном сарае.