Воин и дева. Мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой - Ольга Черненькова

Когда наутро в условленный час Ходасевич с вещами подошел к дверям комнаты Гумилева, на стук ему никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил, что ночью Гумилева арестовали и увезли. Ходасевич был последний, кто видел его на воле. «В его преувеличенной радости моему приходу, – вспоминал он, – должно быть, было предчувствие, что после меня он уже никого не увидит».

Была, конечно, еще жена Гумилева, Анна Николаевна. В тот день она ездила за город к дочери, вечером вернулась…

Гумилев был арестован и препровожден в здание ПетроЧК на Гороховой улице. Николай Степанович прислал из тюрьмы записку жене и товарищам из «Всемирной литературы» с просьбой передать необходимые вещи, еду. Жену ободрял уверенно и спокойно, просил принести ему Евангелие и любимую с детства «Илиаду». Затем он был переведен в камеру № 77 Петроградского дома предварительного заключения на Шпалерной, 25. При переводе в коридоре тюрьмы встретился с Н. Н. Пуниным, будущим гражданским мужем Ахматовой. Пунин вполне разделял официальную идеологию, и 6 сентября он будет выпущен по ходатайству А. Н. Луначарского. Они стояли друг перед другом, как шалые. «В руках у него была “Илиада”, – писал Пунин в письме к тестю, – которую у бедняги тут же отобрали».

Гумилеву предстояло провести в камере № 77 последние дни жизни. Никакого суда не было. В Петрограде в связи с кронштадтскими событиями было введено военное и осадное положение. А это подразумевало непосредственное исполнение приговора до расстрела включительно в местностях, объявленных на военном положении (постановление ВЦИК от 4 ноября 1920 года).

Накануне ареста Гумилев говорил с В. Немировичем-Данченко об отъезде из страны:

– Ждать нечего – ни переворота не будет, ни Термидора. Эти каторжники крепко захватили власть. Они опираются на две армии: красную и армию шпионов. И вторая гораздо многочисленнее первой. Я удивляюсь тем, кто составляет сейчас заговоры… Слепцы, они играют в руки провокации. Я не трус. Борьба – моя стихия, но на работу в тайных организациях я бы теперь не пошел.

Поздно.

Расстрел

В начале августа Ахматова ездила в Царское Село. Она хотела забрать оставшиеся бумаги из гумилевского дома, который был реквизирован новой властью. Бумаги в страшном беспорядке валялись на чердаке. Из этой груды Анна Андреевна выбрала письма Гумилева к ней. Остальные, письма к отцу, матери, по понятным соображениям, не сочла себя вправе взять. Николай Степанович жив, сама она уже чужой человек там… Конечно, если бы она поехала туда недели на три позже, говорила она Лукницкому, то взяла бы их. Бумаги и письма с того чердака пропали, были раскурены в «козьих ножках» красноармейцами.

7 августа умер А. Блок. Петроград был потрясен этим событием. Ахматова в числе многих пришла на панихиду в его дом. «В гробу лежал человек, которого я никогда не видела. Мне сказали, что это Блок». Анна Андреевна много плакала, так, что ей стало дурно, пришлось выйти на лестницу.

А 10 августа Блока хоронили на Смоленском кладбище. За гробом шел весь город. В церкви на заупокойной обедне было тесно. Ахматова, укрытая вуалью, подошла к гробу, поклонилась и перекрестилась. Слезы текли без удержу, как заметила свидетельница В. Люблинская. Именно там, на кладбище, она узнала об аресте Гумилева.

За него хлопотали. Ходили легенды, что Горький обратился напрямую к Ленину с просьбой освободить Гумилева, и Ленин ответил:

– Мы не можем целовать руку, поднятую против нас.

Редакция «Всемирной литературы» обратилась в ПетроЧК с ходатайством. В письме, подписанном М. Горьким, говорилось: «Принимая во внимание, что означенный Гумилев является ответственным работником в издательстве «Всемирная литература» и имеет на руках неоконченные заказы, редакционная коллегия просит о скорейшем расследовании дела и при отсутствии инкриминируемых данных освобождения Н. С. Гумилева от ареста».

Не помогло. Прошел слух, что Гумилева увезли в Москву, и это почему-то считали хорошим знаком. Кажется, никто не верил в Гумилева-заговорщика. Не верили и в трагический исход.

Только Анна с обостренным даром предчувствия понимала, что грозит поэту. Она пишет стихотворение-пророчество 16 августа (может быть, старого стиля) в царскосельском поезде. Прикурив от искры паровоза (не было спичек) в тамбуре вагона, набитого мальчишками-красноармейцами, одобрительно восхитившимися: «Эта не пропадет!» – Анна слагала строки:

В эти дни она живет в Царском Селе, в санатории. Комната с балконом, второй этаж. Там рождались страшные стихи, навеянные этими трагическими предчувствиями. Там она узнает о гибели Гумилева.

Поэт никого не выдал, не назвал ни одного имени. Благодаря ему остались на свободе Г. Иванов, поэт Л. Берман, который и ввел Гумилева в круг заговорщиков, и другие члены его пятерки. Гумилев фактически признал вину. Перед казнью на стене камеры № 77 он оставил надпись: «Господи, прости мои прегрешения. Иду в последний путь. Н. Гумилев».

В ночь на 26 августа приговор был приведен в исполнение. Есть легенды, есть протоколы допросов. Есть последние фотографии из дела: избитый поэт. Рассказывали, что Гумилев принял смерть достойно. Курил папиросу, улыбался. Даже у чекистов из расстрельной команды вызвал восхищение.

Рассказывали, что всех арестованных вывезли за город. Места указывают разные: Бернгардовка, одна из станций Ириновской железной дороги, пороховые склады. На рассвете их заставили рыть яму, затем приказали раздеться. Женщины и мужчины плакали, падали на колени, умоляли пьяных чекистов о пощаде. Гумилев до последней минуты стоял неподвижно. Многие насильно были сброшены в яму. По яме открыли стрельбу. Когда ее засыпали, земля шевелилась: были раненые, живые…

Так писал он еще в 1915 году, предвидя этот миг…

1 сентября 1921 года в газете «Правда» сообщалось о расстреле участников Таганцевского заговора: 61 человек, тридцатым в этом списке значился Гумилев. Весь город ахнул от чудовищного известия.

Ахматова была еще в санатории. Она сидела на балконе с Маней Рыковой. Подошел В. Рыков и вызвал дочь за ограду. Та вышла к нему. Анна Андреевна видела, как они говорили, потом Маня вдруг всплеснула руками и закрыла ими лицо. Ахматова ждала с трепетом, думая, что произошло что-то страшное в их доме.

Однако Рыкова, возвращаясь, направилась в ее сторону, и Анна Андреевна почувствовала, что известие относится именно к ней. Маня только произнесла: