Вне клана - Валерия Веденеева

брата, и какое-то время они молча мерились взглядами. Потом Хеймес хмыкнул и махнул рукой.

— Ладно, будь по-твоему. — Потом обратился ко мне: — Рейн, сможешь встать?

Я взглянул на него удивленно. Я не был ранен — с какой стати со вставанием могли возникнуть проблемы?

Но с какой-то стати они действительно возникли.

Встать-то я встал, вот только мышцы ног будто превратились в желе, отказываясь держать меня в вертикальном положении. Думаю, я не упал из чистого упрямства.

Иштавы бесы! Это мое тело! Оно должно подчиняться моей воле! Всегда, во всем! Слабость недопустима!

Вспышка злости помогла и будто выжгла часть этого желе. Стоять стало легче, а потом мне удалось сделать шаг. И еще один. И еще.

Четвертый шаг дался уже почти легко, почти как раньше. Тело будто опомнилось от своего краткого предательства и торопилось его искупить.

— Иди к себе, Рейн, отдохни, — вдруг оказалось, что Амана стоит рядом, поддерживая меня под руку, будто дряхлого старика.

Я аккуратно освободился из ее хватки.

— Нет, в покои я не пойду.

Я ткнул рукой в направлении окна.

— Посижу там, на траве. Там хорошо, свежо и прохладно. И сверчки поют. Душевно так.

— Душевно… — протянула Амана, глядя на меня со странным выражением. — Поют… — после чего укоризненно посмотрела на Хеймеса. А он-то какое отношение имел к сверчкам?

Когда я вышел из кабинета, стоявшие за дверьми стражники уставились на меня с таким удивлением, что я невольно провел рукой по лицу и волосам — вдруг что-то налипло. Когда мы заходили внутрь, лица этих стражников ничего не выражали.

Кастиан с какой-то стали решил проводить меня до выхода из башни. Может, тоже думал, что я свалюсь на полпути?

— На территории замка нет сверчков, — сказал он неожиданно, когда мы спустились на один пролет лестницы.

— В смысле нет?

Я прекрасно слышал в открытое окно, как пели сверчки — звук отчетливо доносился до седьмого этажа башни.

— По периметру замковых стен расположен магический полог, пропускающий только насекомых-медоносов. Ни сверчки, ни мухи, ни комары попасть сюда не могут.

Я остановился и уставился на Кастиана.

— Тогда что я слышал?

Тот пожал плечами.

— Слуховую галлюцинацию, — и торопливо добавил: — Ты только не волнуйся! После сегодняшнего ты мог не только сверчков, но и хор небесных лисиц услышать.

— Небесных лисиц… — начал было я, потом замотал головой. — Нет, неважно. Ты мне другое скажи — «после сегодняшнего» — это что значит?

— Ну после допроса. Хеймес так на тебя давил, я думал, тебя в лепешку расплющит. А ты ничего, даже на своих ногах вышел. Одна слуховая галлюцинация после ментального воздействия подобной силы — вообще ерунда.

— Ментального воздействия?.. — повторил я.

— Ну да. Ты разве не понял? Меня лишь по касательной задело, и то до сих пор нехорошо.

Я смотрел на Кастиана, ощущая, как «разговор» с главой клана и все, что ему сопутствовало, обретает другой смысл.

Моя непонятная усталость, катящийся градом пот, то, что я ляпнул про свое желание зарубить принца, хотя вообще не планировал о том говорить. Кастиан, отсевший от нас — вернее, как я теперь понял, от Хеймеса — как можно дальше. Похоже, сила ментального воздействия зависела от расстояния. То, как удивленно смотрели на меня стражники — очевидно, их и поставили у дверей для того, чтобы после «разговора» они помогли мне добраться до покоев.

Потом я вспомнил предупреждение Амана ни в коем случае не лгать.

— Если бы я сказал неправду, что бы со мной случилось?

— Под таким давлением сделать это очень сложно, но если бы вдруг сумел… — Кастиан на мгновение задумался. — Слушай, я не знаю, как в таком случае сработала бы родовая магия аль-Ифрит, но когда подобные допросы проводил отец, то у тех, кто пытался лгать, на руках обычно начинали распадаться ногти и кожа.

— Распадаться?

— Да. Это очень быстро происходило. Ногтевые пластины шли трещинами, высыхали и осыпались. Затем клочьями начинала слезать кожа. Уродливое зрелище.

А еще явно очень болезненное…

Я вздохнул.

— Скажи, а тот факт, что «разговор» с главой клана на самом деле является допросом с использованием ментального давления, насколько широко известен?

Кастиан взглянул на меня понимающе.

— Это все знают. То есть все, кто не терял память.

Я потер лицо руками. Да уж. Хорошо, что мне действительно было нечего скрывать.

— Злишься на Аману? — спросил Кастиан.

— Злюсь? За что? — этого вопроса я не ожидал.

— Что не предупредила, не объяснила подробно, что тебя ждет?

Я нахмурился.

— Она объяснила достаточно для человека, не терявшего память. То, что я скрыл этот факт, было моим выбором, и отвечать за последствия тоже мне. У меня нет причин злиться.

Кастиан покачал головой.

— Не уверен, что на твоем месте я был бы так же великодушен.

Я пожал плечами. За свой выбор каждый человек отвечает сам. Я не собирался винить кого бы то ни было за то, что предпочел скрытность и молчание. Так же, как я не собирался брать на себя ответственность или вину за выбор других людей.

За пределами башни сверчки вновь запели в полную силу. Несмотря на слова Кастиана, мне было сложно поверить, что я единственный, кто их слышал. Интересно, почему мне чудился именно их стрекот? А не птичье пение, например? Может потому, что пение сверчков мне нравилось больше птичьего? Успокаивало? И мой разум лучше меня знал, что мне нужно?

Кастиан, к счастью, не стал спорить с моим желанием побыть в одиночестве и вскоре у башни остался только я. В нескольких десятках шагов виднелись темные силуэты деревьев. Можно было подойти к ним, сесть на траву, прислониться к одному из стволов и позволить себе расслабиться, а своему телу восстановиться.

Хотелось думать о чем-то приятном, но вместо того в памяти вдруг всплыл подслушанный сегодня разговор заговорщиков. Я ведь именно о нем собирался рассказать аль-Ифрит, когда Хеймес, как теперь я понимал, задействовал ментальную магию. Ну что ж, тогда расскажу завтра…

Сверчки затихли так внезапно, что я вздрогнул. А в следующее мгновение меня повело. Мир вокруг закружился, земля подо мной закачалась — но все быстро прекратилось и стало почти как было. Почти, потому что в меня хлынули все те воспоминания, которые я заставил себя забыть.