Любовники смерти - Джон Коннолли

– Ну, вы хорошо со мной поговорили, – сказала она и улыбнулась. Ей была нужна работа.

Харбарук покачал головой, понимая, что с ним играют, но заметил, что краснеет. К его щекам поднимался жар.

– Вы очень любезны, – ответил он. – Какой стыд, что нельзя все в жизни решить собеседованием за бутылкой содовой.

Он встал и протянул руку. Они обменялись рукопожатием.

– Вы производите хорошее впечатление. Поговорите с Шелли. Она у нас менеджер зала. Она назначит вам несколько смен, и посмотрим, как у вас пойдут дела.

Эмили поблагодарила его, и так началась ее работа официанткой в заведении, над входом в которое красовалась надпись большими черными буквами на белом фоне: «СПОРТИВНЫЙ БАР И РЕСТОРАН КЕНА ХАРБАРУКА – МЕСТНАЯ БАЗА НХЛ». А рядом неоновый хоккеист бросал шайбу и победно вскидывал руки. Хоккеист был в красно-белой форме – намек на польское происхождение Кена. Его всегда спрашивали, не родственник ли он Ника Харбарука, чья карьера длилась шестнадцать лет, с 1961 по 1977 год, включая четыре сезона в «Питтсбург Пингвинз» в семидесятых. Кен не был его родственником, но вопросы не задевали его. Он гордился своими польскими земляками, которые добились успеха на льду, – Ником, Питом Стемковским, Джоном Мичуком, Эдди Лейером среди ветеранов и Черкавским, Оливой и Сидоркевичем среди молодых. На стене под одним из телевизоров висели их фотографии как часть маленькой галереи, посвященной Польше.

Эта галерея располагалась рядом с местом, где теперь работала новая девушка, собирая бокалы и принимая заказы. Вечер был долгий, и она честно заработала каждый вшивый доллар своих чаевых. Ее рубашка пропахла расплескавшимся пивом и жареной едой, подошвы ног горели. Ей очень хотелось скорее закончить, пойти домой и поспать. Завтра у нее выходной – первый день после ее прибытия сюда, когда не надо будет работать в кофейне, в баре или в обоих. Она собиралась проспать допоздна, а потом заняться стиркой. Чэд, молодой человек, пытавшийся за ней ухаживать, просил ее о свидании, и она для пробы согласилась пойти с ним в кино, хотя ее мысли по-прежнему занимал Бобби Фарадей и то, что с ним случилось. И все же она была одинока и подумала, что от кино не будет большого вреда.

Кен выключил послематчевые комментарии в попытке заставить посетителей разойтись побыстрее и переключился на новости. Девушке понравилось, что для Кена жизнь не начинается и заканчивается спортом. Он кое-что читал и знал, что происходит в мире. У него было свое мнение о политике, истории, искусстве. По словам Шелли, у него было чересчур много чертовых мнений, и ему слишком хотелось поделиться ими с другими. Шелли было за пятьдесят, она была замужем за добродушным неряхой, который думал, что солнце встает, когда просыпается Шелли, а закат – это вселенский траур по поводу того, что мир скоро не услышит ее голоса, пока она будет спать. Он уже сидел в баре, потягивая светлое пиво в ожидании, когда повезет ее домой. Шелли была красива и работала усердно, но вследствие этого не любила, когда ее «девочки» работали не так усердно, как она сама. Она три вечера работала за стойкой, иногда ее подменял Кен, если в это время был какой-нибудь матч. Пока что новая девушка работала с ней пять раз, и после первых двух вечеров была благодарна за относительный покой на третий вечер, когда заступил Кен и все пошло чуть спокойнее, хотя и чуть менее эффективно и прибыльно.

В ее секторе осталось всего два человека, и они достигли того уровня опьянения, когда, если бы бар не закрывался, ей бы пришлось прекратить подачу им пива. Она знала, что эти двое готовы перейти от меланхолии к буйству, и с облегчением увидела, как они собрались уходить. Теперь, вымыв бокалы и убрав корзинки с куриными крылышками со стола справа от них, она ощутила, как кто-то похлопал ее по спине.

– Эй! – сказал один из этих двоих. – Эй, милая, обслужи-ка нас еще раз.

Она сделала вид, что не замечает его. Ей не нравилось, когда мужчины так с ней обращались.

Другой хихикнул и запел что-то из репертуара Бритни.

– Эй!

На этот раз он похлопал сильнее.

– Мы закрываемся, – ответила она.

– Нет, не закрываетесь. – Он демонстративно посмотрел на часы. – У нас еще пять минут. Ты увидишь, что это как раз на два пива.

– Извините, ребята, я не могу вас больше обслуживать.

Телевизор у них над головой показал новый кадр новостей с фотовспышками и полицейскими машинами. Эмили взглянула. Показали место происшествия и на его фоне три фотографии: мужчина, женщина и ребенок. Девушка заинтересовалась, что с ними случилось. Она попыталась определить, не поблизости ли это, но потом увидела на одной из машин нью-йоркский опознавательный знак, и поняла, что нет. И все же в этом не было ничего хорошего, раз показывали фотографии. Женщина и ребенок или пропали, или погибли, а может быть, и мужчина тоже.

– Не можешь? Что ты имеешь в виду? – возмутился тот, что поменьше, более воинственный. На нем была футболка с надписью «Patriots», заляпанная кетчупом и соусом от куриных крылышек, а глаза уставились через очки в дешевой оправе. Ему было лет тридцать пять, и на руке не было и следа от обручального кольца. От него несло чем-то кислым, и этот запах ощущался с того момента, как он вошел. Сначала Эмили подумала, что это оттого, что он не моется, но теперь заподозрила, что он выделяет какой-то фермент, который смешивается с потом.

– Брось, Ронни, – сказал его приятель, который был выше и гораздо толще, а также гораздо пьянее. – Мне уже ударило в голову. – Он, спотыкаясь, пробрался мимо нее, бормоча извинения. На нем была футболка с белой стрелой, указывающей на пах.

Картинка на экране снова сменилась. Девушка взглянула. В свет вспышек попал какой-то другой человек, не тот, что сначала. Он выглядел растерянно, словно вышел из дома, ожидая найти тишину и покой, а не эту суматоху.

Постой, подумала она. Постой. Я тебя знаю. Я знаю тебя. Это было старое воспоминание, от которого она не могла найти покоя. Эмили ощутила, как что-то шевельнулось в ней. В голове зашумело. Она попыталась прогнать этот шум, но он становился только громче. Ее рот наполнился слюной, а между глазами возникла нарастающая боль, словно в голову через переносицу воткнули иголку. Кончики пальцев зачесались.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – сказал Ронни, но она не обратила внимания. В голове у нее вспыхивали воспоминания, как сцены из старых фильмов, только в каждом она играла главную роль.

Убийство Мелоди Мак-Реди в пруду в Айдахо. Она держит голову девушки под водой, ее спина напрягается, пока последние пузырьки воздуха не всплывают на поверхность…

Она говорит Уэйду Пирсу, чтобы он закрыл глаза и открыл рот, обещая дать что-то вкусненькое, сюрприз, а потом засовывает ему в рот ствол пистолета и спускает курок, потому что ошиблась в нем. Она думала, что он мог оказаться тем самым – каким тем самым? – но он был не тот, и она стала расспрашивать про Мелоди, его подружку, и учуяла в нем подозрение…

Бобби Фарадей стоит на коленях в грязи перед ней, плача и умоляя вернуться к нему, а она заходит ему за спину, достает из его сумки веревку и накидывает ему на шею. Бобби не оставлял ее в покое. Он все время говорил. Он был слабым. Он уже пытался поцеловать ее, обнять ее, но теперь его прикосновения отталкивали ее, потому что она знала, что он не тот, кто ей нужен. Нужно было прекратить его разговоры, его попытки действовать согласно своим желаниям. Поэтому она затянула веревку, и Бобби – сильный, жилистый Бобби – сопротивлялся, но она была такой сильной, сильнее, чем кто-либо мог представить…