Под грозовыми тучами. На Диком Западе огромного Китая - Александрa Давид-Неэль

К моему великому удивлению, эти «солдаты», отправлявшиеся на передовую, не были вооружены. Эшелоны увозили тысячи людей, но ни у кого из них я не видела ни винтовок, ни пулеметов, ни какого-либо другого оружия. Каким же образом они собирались сражаться? Позже я узнала, что в китайской армии на троих солдат приходилась одна винтовка. Двое ждали, пока убьют третьего стрелка, чтобы взять его оружие. Естественно, случалось, что ждавшие «своей очереди» погибали или были тяжело ранены, прежде чем успевали сделать хотя бы один выстрел. Я воспринимала это как черный юмор, но сведущие люди, занимавшие высокие посты, уверяли меня, что это достоверная информация.

Время близилось к полуночи. Холод, усталость и всё та же боль в голове, которая, казалось, становилась сильнее от сырой погоды, заставили меня вернуться в здание вокзала.

За время моего отсутствия туда набилось еще больше народа. Пробираться сквозь хаотичное нагромождение вещей, разбросанных здесь и там, стараясь не задеть лежащих повсюду спящих людей, было непросто, это требовало недюжинной ловкости. Освещения в зале не было, и лишь тусклый свет проникал сквозь высокое окно, смотревшее на перрон. Счастливые обладатели карманных фонариков прибегали к их помощи, когда надо было выйти, чтобы не блуждать впотьмах, и, как только они их выключали, наше убогое пристанище вновь погружалось во мрак.

Я опять уселась на свой мешок, согнав оттуда Ионгдена. Он отправился искать другой уголок, где можно прикорнуть, предварительно сообщив, что, как объявили, поезд должен прибыть около двух часов ночи.

Мне страшно хотелось принять горизонтальное положение и уснуть или хотя бы к чему-нибудь прислониться, но я находилась далеко от стены и рядом не было ничего, на что могла бы опереться моя измученная спина. Прилечь тоже было нельзя, так как не хватало места. Я согнулась и склонила голову к коленям, будучи не в силах держать спину прямо. Вежливый молодой человек, уступивший мне место несколькими часами раньше, уже спал. Ему повезло больше, чем мне: он сумел растянуться во весь рост, и его ноги упирались в мое раненое бедро. Тучный мужчина, распростертый надо мной на скамейке у стены, все время ворочался во сне и издавал жалобные хрюкающие звуки — очевидно, ему было тесно. В итоге, когда он повернулся в очередной раз, его огромный зад, не умещавшийся на скамье, оказался на моей голове. Я попыталась было подвинуться, чтобы избавиться от этого груза, но не смогла пошевелиться. С одной стороны мне мешали ноги вежливого молодого человека, с другой — гора мешков, возле которых обосновалось целое семейство. Напротив меня сидели несколько мужчин, и мои колени упирались в спину одного из них. За моей спиной находился еще один бедолага, примостившийся на лавке возле дородного китайца, который беспрестанно кашлял и плевал. Этот человек также старался быть «учтивым». Чтобы его плевки не попадали на меня — в Китае не принято сплевывать в носовой платок, — он отворачивался и плевал в сторону, где лежал еще один горемыка. То ли страдавший кашлем китаец не видел спящего в темноте, то ли, выбирая между своим земляком и мной, отдал предпочтение ему из уважения ко мне. Так или иначе, одежда несчастного, как на грех оказавшегося в этом месте, с каждой минутой всё больше пропитывалась влагой.

Было поздно, а наш поезд всё не объявляли. Зато военные эшелоны продолжали уходить один за другим. Из одного из них вышли несколько дюжин солдат; они с огромным трудом протиснулись в зал ожидания и тщетно искали там свободное место. Благодаря своему облику и манере держаться они выделялись из толпы китайских военных; чувствовалось, что это образованные люди из высших слоев общества. Один из них, ненадолго задержавшийся возле нас, сказал Ионгдену, что он и его спутники — студенты, добровольно поступившие на военную службу.

Несколько молодых людей пошли к вокзальным служащим и потребовали организовать хоть какое-либо освещение; вскоре рабочий принес керосиновый фонарь и повесил его на проволоке в центре зала. Это жалкое освещение, вселившее в некоторых, в том числе и в меня, немного бодрости, не всем пришлось по вкусу. Спавшие люди перестали храпеть и выразили свое недовольство ворчанием, а дети заплакали…

Время шло; составы с открытыми вагонами по-прежнему следовали один за другим, увозя на бойню пушечное мясо.

Уже настало серое, дождливое и хмурое утро, а обещанный поезд так и не пришел. Ожидавшие поднялись со своих вещей, на которых лежали или, как я, только сидели, стали потягиваться, зевая, тут же принялись плеваться и громко откашливаться, не изменяя отвратительной и неистребимой китайской привычке. Некоторые отправились в справочное бюро и, вернувшись, сказали, что наш поезд должен отбыть только вечером, часов в пять-шесть.

Надо было ждать еще целый день! Многие ушли в город. С наступлением дня к людям вернулся страх воздушных налетов. Говорили, что несколько дней назад совсем рядом с этим вокзалом были сбиты два японских самолета. В одном из них, по словам китайцев, находились две женщины. Первая погибла еще в воздухе, а другая умерла вскоре после падения. Из летчиков другого самолета один погиб сразу, а второго взяли в плен.

Опасность была налицо. Эта железнодорожная магистраль, по которой перевозили солдат, и вокзал, где скопилось много военных грузов, не могли не привлечь внимания неприятеля. В самом деле, в тот же день где-то рядом один из составов попал под обстрел.

Наш повар, очевидно подгоняемый голодом, отправился на разведку. Вернувшись, он сообщил, что на обочине дороги, недалеко от нас, находится харчевня для кули. Безусловно, там безопаснее, чем на вокзале, и можно подкрепиться чаем, хлебом и вареными яйцами. Это была хорошая новость. Я попросила оказавшихся рядом путевых рабочих помочь нам перевезти багаж. Они взяли тачку и в несколько приемов доставили весь скарб в харчевню.

Харчевня оказалась убогой соломенной хижиной, из тех, что стоят в огромном Китае у каждой дороги. Ширма-портьера разделяла ее единственную комнату на две части, в одной из которых жили хозяева. Очевидно, они полагали, что таким образом оберегают свою личную жизнь. При этом в другой стене, отделявшей супружескую «спальню» от кухни, напротив брачного ложа было проделано отверстие, через которое хозяева, вероятно, наблюдали за слугами. Стены представляли собой дощатые щиты, обитые рогожкой; во дворе из таких щитов был сооружен навес на кольях, чтобы можно было увеличить количество посетителей харчевни.

Хозяйку предупредили о моем визите, и она немного прибралась в своей комнате, постелив на доски, служившие кроватью, ватное одеяло и хлопчатобумажное покрывало с цветными узорами. Не затаились ли в этой постели какие-нибудь паразиты? Не исключено. Чудовищно грязные валики, заменявшие подушки, красноречиво свидетельствовали о «чистоте» шевелюр, покоившихся на них каждую ночь. Хотя иностранцы, путешествовавшие по Китаю, обычно рассказывают множество жутких историй о посягательствах незваных гостей на их личность, мне за все долгие годы, проведенные в Китае и Тибете, довелось с этим столкнуться лишь один раз.

Я постелила на красивое стеганое одеяло непромокаемую простыню, укрылась своим плащом и легла, «отгородившись» таким образом от всех.