Распахнутая земля - Андрей Леонидович Никитин

приятелем моим, старым рыбаком, знавшим здесь каждый залив и каждый камень, погрузившись на карбас, выбрались из глубокого и узкого фиорда Малой Пирьи и, очутившись в море, взяли курс на запад.

Высокие красно-желтые скалы обрываются здесь в воду крутыми, сглаженными льдом и волнами лбами. На них растут редкие сосны, узловатые, перекрученные, израненные ветрами. Расползшимися корнями сосны цепляются за каждую выбоину, каждую трещину в скале. Дальше, за прибрежными скалами, высятся вараки — горы, покрытые уже более густым лесом, но, как правило, с лысой, вылизанной ветрами вершиной. Сам берег изрезан губами, то небольшими, обозримыми сразу заливчиками, то извилистыми, на километры тянущимися в глубь материка фиордами, куда могут зайти во время шторма даже крупные суда.

Сейчас наступил отлив, и все скалы, все выступившие из воды камни были опушены желто-зеленой бахромой распластавшихся водорослей.

В отличие от остальной части Терского берега, протянувшегося на восток почти на четыреста километров, здесь были на редкость неудобные для рыболовства места. Я говорю не об удочке. На удочку здесь, как и во всем Кандалакшском заливе, который отсчитывался от Умбы на запад по берегу, треска шла исключительно хорошо. Речь идет о настоящем промысле.

Рыбой с большой буквы — уважительно — здесь называли только семгу. Все остальное — мелкая треска, трещечка, или пертуй, навага, шипастый, ленивый и страшный на вид пинагор, мелкая беломорская селедочка, пестрая, хищная форель, сильная кумжа, злобная, кирпично-красная зубатка, щука, хариус, серебристый, нежно-прозрачный сиг, окунь, не говоря уже о прочей мелочи, — все они назывались по именам. И только семга, основа богатства и жизни Терского берега, называлась Рыбой. В подобной почтительности, в нежелании лишний раз произносить собственное название «объекта промысла», как именовали семгу на канцелярском жаргоне официальные документы, мне слышались запреты древности, когда охотник (или рыболов) для успеха охоты не смел называть «настоящее» имя зверя, прибегая к описательным эпитетам — не «медведь», а «косолапый», «когтистый», «пожиратель меда», «разгребатель муравейников» и так далее…

Чем больше я знакомился с краем, с его обитателями, с их бытом, тем более понимал, что так все когда-то и происходило. Деликатес, подаваемый полупрозрачными розовыми ломтиками в ресторанах, до последнего времени был единственным условием существования поморов. Удивительно калорийная и витаминная пища только одна и могла помочь людям переносить все невзгоды сурового климата, долгую полярную ночь, холода, промозглые туманы и штормы, борьбу с морем, расстояния в десятки километров, которые отделяют здесь одно селение от другого.

Семга приходит в реки с моря. До сих пор еще не найдены ее морские пастбища, не прослежены пути ее многомесячных скитаний в океанских глубинах. Она выводится из икринок в северных реках, достигает там размера среднего пескарика и уходит, «скатывается», как говорят рыбаки, в море. Через год, через три, нагуляв, набрав килограммы мяса и жира, она возвращается в родную реку крупной и сильной рыбой, чтобы отметать икру. В неведомом механизме ее памяти природа зафиксировала точные координаты родной реки, устье которой она находит, пройдя тысячи километров океанских бездн. Когда мне приходилось разговаривать об этом удивительном свойстве семги с ихтиологами, те объясняли «чутье» рыбы особо чувствительными хеморецепторами, образующими в ее носовой и ротовой полости изумительной точности и тонкости «экспресс-лабораторию», определяющую любые химические примеси в морской воде, по ничтожным количествам которых семга отличает «запах» родной реки от других, соседних. Об этом же, но другими словами говорили и рыбаки. Наблюдая из поколения в поколение на Терском берегу, как семга приходит с востока вдоль берега, разыскивая устье нужной ей реки, рыбаки уверяли, что родную воду «Рыба чует правой ноздрей»…

Да, громадная серебряная красавица, со скоростью торпеды идущая вверх по каменистой бурной реке, в стремительных прыжках преодолевающая двухметровой вышины пороги, вылетающая в пируэте на полтора метра из воды, чтобы, резвясь, войти обратно в нее со звуком ружейного выстрела, — такая рыба была достойна и поклонения и уважения! И чувства эти сохранялись, безусловно, с более древних времен, когда от семги и от диких еще оленей зависела в прямом смысле жизнь обитателей этого края.

Кем они были? Как жили? Современные терские поморы были потомками новгородских колонистов, которые, как можно судить по некоторым документам, сохранившимся в новгородских архивах, встретили в здешних местах «терскую лопь» — предков современных саамов-лопарей. «Саами» означало на языке аборигенов «люди», подобно самоназванию каждого первобытного народа, отличающего себя, «людей», от «прочих», «нелюдей». Именно от «терской лопи» новгородцы должны были перенять приемы промыслового лова, научились перегораживать реки «забором» с ловушками, ставить «езы»; от них же они научились оленеводству, и очень скоро неприхотливый северный олень, основная добыча еще палеолитических охотников, полностью вытеснил коня в хозяйстве помора. Можно было бы думать, что от лопарей поморы переняли и морской лов семги на тонях, но к тому времени, когда первые этнографы появились в Лапландии, как именовался раньше Кольский полуостров, саамы со своими оленями и чумами кочевали в центральных тундрах, а если выходили на морской берег, то морской лов, как и на озере, ограничивался удочкой. Собственных тоней у них не было.

А главным промыслом семги был здесь морской, тоневой.

Тоня — ударение падает на последний слог этого слова — имеет двоякое значение. Тоней на севере одинаково означают и «тоневой участок», часть берега с примыкающей к нему акваторией, где располагаются сети или рыболовные ловушки, и «тоневая изба», а вместе с ней и весь комплекс — амбар, ледник, сетевка, где хранятся сети, сушила для сетей и та избушка, в которой живут рыбаки во время лова. В прежнее время каждая поморская семья имела свой тоневой участок на берегу моря, свою избушку, и с весны до поздней осени переселялись в нее из села. Сложной и тяжелой была эта работа, которая должна была обеспечить семью на целый год рыбой — для себя и для продажи. Как только начинался ход семги, приходилось все время следить за сетью, за тем, как заходит в нее рыба; пойманную рыбу надо было выбирать, чистить, засаливать, хранить, и это круглосуточно, по шесть — восемь раз в сутки, в любую погоду. Надо было очищать сети от ила и водорослей, поднимать их, просушивать, распутывать. А когда начинались штормы, приходилось вытаскивать сети, чтобы их не порвало штормом, вновь забивать в твердое песчаное дно вырванные волнами колья…

Путешествуя