Витязь. Замок людоеда - Степан Кулик

— Нет, только весточки получал. А что?

— Так, подумалось… Письмо — единственный доступный способ общения для немого, зато обученного грамоте.

Лев Ольгердович насупил брови, явно не понимая, к чему я клоню. Потом отцепил от седла флягу, плеснул в ладонь и обмыл лицо.

— Да что ж такое… Никак не проснусь, — и тут же грозно поинтересовался у Акселя: — Я что-то смешное сказал?

— Не знаю, ваша светлость, — немного замешкавшись, ответил тот. — Я не слышал, о чем вы говорили. Ратибор, подтверди…

Едущий рядом с ним дружинник степенно кивнул.

— А чего рожи корчишь? — не отставал Лев Ольгердович.

— Тайну разведал, — опять странно усмехнулся рябой. — Давно хочу рассказать, да только вы так неслись, что не до разговоров было.

Мы с княжичем переглянулись. Не знаю, что подумал Лев Ольгердович, а у меня мелькнула вполне определенная мысль: «Еще одну? Не слишком ли много их на один квадратный метр?»

— Ну, поведай, чего разнюхал…

Аксель сделал таинственное лицо и заговорщицким полушепотом спросил:

— Ваша милость, а вы знаете, кому принадлежит «Пьяный шмель»?

— Нет.

— Давешнему стражнику Рудольфу.

— С чего ты взял? — недоверчиво переспросил княжич.

— Вы, ваша светлость, сколько за тот кувшинчик «самого лучшего» вина, которым его потчевали, заплатили? Серебряный дукат. А что?

— Ничего особенного, — ухмыльнулся мой оруженосец. — За хорошее вино вполне приемлемая цена. Если не знать, что в кувшине была обыкновенная вода…

Аксель секунду помолчал и объяснил:

— Когда спать расходились, я захотел попробовать, какое вино в здешних краях считают самым лучшим… — тут он замялся немного. — В общем, отхлебнул — все коварство и раскрылось. А чтоб я их не выдавал и перед вами не позорил, хозяева любезно согласились собрать нам харчей в дорогу. Даром.

— Как есть шельмец, — засмеялся княжич. — Вот что, Степан Олегович, когда надумаешь прогнать прохвоста — скажи. Возьму к себе на службу. Люблю расторопных, — и добавил уже не так весело: — Эх, вот бы все тайны да секреты были такими же безобидными и так же легко раскрывались.

— Хорошо бы, — согласился я. — Надеюсь, Аксель, ты присмотрел за тем, что они в торбу клали? А то вполне может статься, что в ней нет ничего, кроме родниковой воды да черствых лепешек… Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят.

Брякнул и по удивленным взглядам спутников понял, что эта народная мудрость здесь пока еще преждевременна.

Говорят, что дома, особенно каменные, суть неживая форма материи. Возможно, в моем третьем тысячелетии безликая типовая городская застройка и в самом деле бездушна. Но лишь потому, что ни ее проектировщики (язык не поворачивается этих копировщиков-чертежников назвать архитекторами), ни строители не озаботились вложить в свои здания хоть крохотную дольку души. Как, впрочем, и жильцы… Прекрасно осознавая, что все это времянки, пусть даже в самых элитных районах.

Вопреки той тихой радости и благости, что духовная обитель излучала в мое прошлое посещение, нынче от монастыря веяло скорбью и печалью утраты.

Не было никаких траурных знамен на угловых башнях, не звучали похоронные марши, да и вообще не наблюдалось никаких явных признаков. Все, как обычно… И только в лицах и глазах братии поселилось большое… огромное горе.

— Слава Иисусу Христу, братия! — поздоровался с парой привратников княжич, спешиваясь и бросая поводья дружиннику. — Что у вас случилось? Уж не моровица ли черная нагрянула?

— Слава во веки веков Господу Богу нашему, — поклонились те печально. — Хуже, братья… Гораздо хуже. Невосполнимую утрату понесла наша обитель. Осиротели мы все в одночасье…

— Да говорите вы толком! — слегка повысил голос Лев Ольгердович. — Или не узнали меня?

— Отца-настоятеля вчера ночью убили, княжич… — угрюмо ответил один из братьев. — Вот какая беда стряслась… В самое сердце супостат ударил.

— Игумен мертв? — слова вырвались раньше, чем я осознал смысл услышанного… — Да как же это? Зачем? Убийцу схватили?

— Увы нам, братия… Ночью все случилось. Никто ничего не видел и не слышал. Отца-настоятеля хватились, только когда он к утренней не вышел.

— Но зачем кому-то понадобилось убивать святого человека? Тем более старца, который и сам уже подумывал о встрече с Господом. Ни богатства у него не было, ни власти… Один настоятель уйдет, Синод другого назначит. А казной ключник заведует. Может, ты, Лев Ольгердович, что-то понимаешь?

Разговаривать с пешими сидя в седле было неудобно, так что я тоже слез с лошади и встал рядом. Но княжич, похоже, недоумевал так же, как и я. Поскольку лишь плечами пожал.

— Беда, братья, одна не ходит, — ответствовал второй привратник. — И утрата нашу обитель тоже не в одиночестве посетила… Убийца похитил ковчежец с мощами святого Артемия Антиохского.

— Черт! — вырвалось у меня непроизвольно. — Простите, братья… — я перекрестил рот.

— Негоже упоминать врага рода человеческого, — кивнул монах. — Но мы понимаем твои чувства и не осуждаем. У самих мысли далеки от смирения. Столько усилий потрачено на благое дело! Люди жизнями рисковали, чтоб доставить мощи в новый храм Божий, и все впустую.

— Истинно говорю, братья, — неожиданно вздел руки второй привратник. — Всему виной то чудище, которое отец-игумен в святую обитель впустил. А где скверна, там и диаволу приволье.

— О чем ты говоришь, брат Варфоломей! — возмущенно вскричал его товарищ. — Опомнись…

— Знаю, что говорю, и присягнуть в том готов! Затмение на нас нашло, когда перед сатанинским отродьем ворота монастырские открыли.

Он угрожающе потряс худыми руками куда-то на запад, как будто именно там, а не под землей размещались ад и его владыка.

— «Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины. Когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи…» Ослеплены мы были и не видели, кто вошел к нам в дом, аки агнец невинный… пряча волчье нутро под чужой шкурой!

Чего? Вот тебе, бабка, и Юрьев день. Вот и делай людям добро… Ладно, немчура меня в демоны зачислила, но чтоб и свои туда же?! Несмотря на то, что я для православия сделал?..

— Как был ты, брат Варфоломей, невоздержан в речах, таким и остался, — произнес со вздохом третий монах, аккурат шагнувший из ворот. — Видно, мало покойный настоятель накладывал на тебя епитимий. Не помогло…

— Отец Феофан, но я же… — стал оправдываться тот.

— Ступай в келью, чадо неразумное, и помолись крепко. Чтоб Господь наш простил тебе напраслину, на других возводимую.

— Но…

— Иди! — в голосе схимника прозвучали непривычные властные нотки. — Возьми веревицу и после каждой молитвы вяжи узелок на память. Перед вечерней молитвой покажешь мне, как глубоко твое раскаяние.