Кончина СССР. Что это было? - Дмитрий Несветов

Геннадий Эдуардович Бурбулис

Президент Гуманитарного и политологического центра «Стратегия», основатель и руководитель Школы политософии «Достоинство»

В те годы народный депутат СССР, Государственный секретарь РСФСР, первый заместитель Председателя Правительства Российской Федерации.

В ранге первого заместителя Председателя Правительства России (в тот непростой период посты президента и главы Правительства совмещал Борис Ельцин) вы, Геннадий Эдуардович, как мы знаем, подписывали Беловежские соглашения и были при этом не только прямым участником тех событий, но и одним из главных инициаторов, идеологов и авторов формулировок основных положений и текста соглашений.

Понятно, что мы сейчас уже на том этапе, когда можем позволить себе не обсуждать подробно событийный ряд, а говорить о вещах более концептуальных. Поэтому первое, о чем я хотел бы вас спросить: когда вам как политику, как государственному деятелю, фактически второму лицу в стране, долгое время ближайшему соратнику первого президента России показалось, стало понятно, что советский проект исчерпан, что он уже «не жилец» и его демонтаж всего лишь вопрос времени?

И в чем природа распада, обвала СССР? В какой сфере она лежит – экономической, идеологической, политической, быть может, исторической? Не могли же вы, в самом деле, не обращать к себе весь этот корпус вопросов?

На самом деле, Дмитрий, это не просто вопросы, это наша жизнь, это судьба нашего поколения и в конечном счете судьба нашей родины – Советского Союза и России. Если быть максимально точным по сути, по смыслу всего, что с нами происходило в те годы и в те месяцы, можно выделить несколько таких опорных, ценностных событий.

Советский Союз прекратил свое фактическое существование 21 августа 1991 года, после того как были арестованы и размещены в камерах гэкачеписты, как люди, нарушившие Конституцию, преступившие закон. Прежде всего, они не позволили приступить 20 августа к подписанию договора о Союзе Суверенных Государств, что, на мой взгляд, было реальной, может быть, последней возможностью корректной трансформации Советской империи, тоталитарного государства, уникального в мировой истории по своему происхождению и по своей сути, в новое образование с перспективой создания на пространстве бывшего Советского Союза полноценного сообщества новых независимых государств. Эту возможность члены ГКЧП нам реализовать не дали.

Второе, что очень важно, по-моему, и что до сих пор по разным причинам – по причинам исторического беспамятства, и, может быть, нашей (нашей – я говорю про себя, про своих коллег-соратников) интеллектуальной беззаботности и нравственной безответственности – сегодня до сих пор не осознается: то принципиальное фундаментальное обстоятельство, что это был не просто распад Союза Советских Социалистических Республик, это была, по крайней мере для меня, человеческая трагедия. Я, мои близкие – мы теряли свою родину, в которой выросли, за которую переживали: чему-то радовались, чем-то гордились, на что-то гневались, чем-то огорчались, ведь это была наша родина.

И, может быть, что еще более принципиально – это была все-таки уникальная в истории человечества империя, Советская империя, по природе своей связанная с большевистской коммунистической утопией осчастливить людей через насилие. Империя, которая презирала собственный народ, уничтожала миллионами лучших людей, цвет нации – методично и последовательно. И в этом плане распад Советского Союза в декабре 1991 года надо квалифицировать как распад уникальной, последней тоталитарно-коммунистической империи в истории человечества.

Так вышло, что весь цикл наших диалогов о кончине СССР, кроме прочего, очень озабочен поиском одной важной точки: мы пытаемся найти точку невозврата, тот самый момент, после которого обвал империи был уже неотвратим. Вот вы только что назвали одну из них: эти странные события в августе 1991-го, когда ГКЧП, как вы говорите, отнял у страны последний шанс, пресек последнюю возможность.

Мы много говорили об этом, и мне довелось услышать очень разные мнения по этому поводу. Многие солидарны с вами и считают, что это действительно август 1991-го. Другие, экономисты в частности, полагают, что все произошло гораздо раньше. Скажем, Егор Гайдар считал, что один из самых тяжелых ударов по Советскому Союзу, от которого он так и не оправился, был нанесен вообще осенью 1986 года, когда саудиты договорились с американцами и обвалили цены на нефть. Последний премьер-министр СССР Валентин Павлов говорил, что последнее в истории страны судьбоносное решение было принято в начале лета 1991-го, когда союзным республикам позволили осуществлять эмиссионный контроль над рублем, национальной валютой страны.

Весьма удивил, меня по крайней мере, Руслан Хасбулатов, высказавший в нашем разговоре уверенность, что точка невозврата, неотвратимый конец – это ноябрь 1991-го, когда Союзная власть отказалась от силовой поддержки введенного российскими властями чрезвычайного положения в Чечено-Ингушетии и когда Ельцин (в версии Хасбулатова) для себя окончательно решил, что никакого центра не будет, и вот тогда тема СССР была закрыта насовсем. Ну и так далее… Есть те, кто считает, что точка невозврата была пройдена только в 1992-м.

С вашей точки зрения, когда все-таки? Когда жизнеспособность конструкции, которая называлась СССР, была окончательно утрачена?

Мне кажется, что анализ, который вы провели вместе с участниками вашего цикла, очень насыщенный и в высшей степени полезный для осмысления и понимания сути дела. Я могу сказать, что все названные моими коллегами предпосылки, даже причины, безусловно, важны и имеют место. Но события такой глубины, такого масштаба и таких последствий по определению бывают комплексными. Надо постараться в полной мере и системно ответить на вопрос: а какого типа была Советская империя?

Я настаиваю, что именно «империя» – термин, наиболее глубоко и точно характеризующий жизненную необходимость перемен. В 1965 году начинаются Косыгинские реформы[108]. Но в 1968 году Прага[109]; и сложившаяся политическая ситуация закрывает реформы. Все сосредоточиваются на том, чтобы силой удержать социалистический лагерь. А в 1982 году наиболее образованные руководители Госплана составляют чрезвычайную записку в Политбюро, в которой объясняют, что у советской экономики нет никаких ресурсов и нужно принимать неотложные меры. Но эта записка откладывается в сторону, и реагируют на нее какими-то случайными жестами… Наконец, 1985 год, когда Михаил Горбачев в условиях уже буквального понимания необходимости срочных мер объявляет о перестройке, гласности, демократизации. И мы все вместе получаем, может быть, последний шанс – объединившись, консолидировавшись, точно понимая причину и природу востребованности перестройки, сообща, если хотите, эту возможность реализовать.