История Англии для юных - Чарльз Диккенс

А терпеть приходилось многое: смитфилдские костры не затухали, и людей поджаривали на них, чтоб доказать, какой король добрый христианин! Генрих не пожелал считаться с папой и не признал его буллы, которая теперь дошла до Англии, и, тем не менее, сжег бессчетное число людей, веровавших иначе, чем хотелось бы его святейшеству. Был среди них один бедолага по имени Ламберт, его судили в присутствии короля, и шестеро епископов друг за другом вступали с ним в спор. Дойдя до полного изнеможения (а иного и быть не может, если попрепираться с шестью епископами), Ламберт стал молить короля о помиловании, но тот с презрением ответил, что еретиков у него нет пощады. Вот так король сам подливал масла в огонь.

А народ все терпел да терпел. Вероятно, дух нации был сломлен в то время. Жены и друзья «доброго» короля, приговоренные к смертной казни, поднимаясь на эшафот, превозносили его как справедливого мудрого правителя, подобно рабам восточных султанов и пашей или свирепых деспотов Древней Руси, где был в чести обычай окатывать осужденных попеременно то кипятком, то ледяной водой, пока они не испустят дух. Парламент, послушный королю, был немногим лучше: наряду с другими опасными полномочиями, он имел право послать на казнь любого, кого сочтет изменником. Однако самым чудовищным из принятых парламентом постановлений был «Акт о шести статьях»: тогда его прозвали «плетью о шести хвостах». В соответствии с этим документом, людей, не согласных с папой, ожидала беспощадная кара, а наихудшие измышления монахов объявлялись истиной в последней инстанции. Кранмер, если бы смог, смял бы этот акт, но сторонники Рима победили. Один из пунктов постановления запрещал священникам вступать в брак, а Кранмер был женат, он отправил жену и детей в Германию и дрожал за собственную шкуру, хотя был и оставался другом короля. «Плеть о шести хвостах» сочиняли под неусыпным взором высочайшего ока. Следует всегда помнить о том, как горячо поддерживал король все самое дурное в папском учении, когда перечить было не в его интересах.

Между тем, любвеобильный монарх стал подумывать об очередной женитьбе. Он обратился к королю Франции с просьбой прислать к нему несколько придворных дам, чтоб он мог остановить на одной из них свой царственный выбор. Однако тот ответил, что не собирается выставлять своих дам напоказ, будто кобыл на ярмарке. Тогда Генрих предложил руку и сердце вдовствующей герцогине Миланской, которая ответила, что согласилась бы подумать о такой партии, будь у нее две головы, но одной рисковать боится: В конце концов Кромвель доложил королю, что в Германии есть принцесса-протестантка (приверженцев реформированной религии назвали протестантами, потому что они были против злоупотреблений и поборов не-реформированной церкви), что зовут ее Анна Клевская, что она красавица, и охотно примет его предложение. Король поинтересовался, крупная ли она женщина, — ему хотелось иметь жену по дороднее. «О да! — ответил Кромвель. — Подойдет в самый раз». Не поверив ему на слово, король отправил в Германию своего знаменитейшего живописца Ганса Гольбейна, заказав ему принцессин портрет. У Ганса Анна получилась миловидной, король остался вполне доволен, и свадьбу назначили. Мне трудно сказать, заплатил ли кто-то художнику, чтоб тот приукрасил портрет, или сам он польстил принцессе из сугубо деловых соображений, как случалось не с одним мастером и до него, но только я знаю, что когда Анна пожаловала в Англию, король, встречавший ее в Рочестере, увидел ее первым, обозвал «здоровенной фландрской кобылой» и наотрез отказался на ней жениться. Жениться ему однако пришлось, — дело слишком далеко зашло, но приготовленные для принцессы подарки он зажал и даже не глядел в ее сторону. Сватовства этого Кромвелю он так и не простил. Именно с него и началось падение этого человека.

Когда Анна пожаловала в Англию, король наотрез отказался на ней жениться

Враги Кромвеля, выступавшие за нереформированную веру, тоже не сидели сложа руки, они подстроили встречу короля на государственном обеде с племянницей герцога Норфолка Екатериной Говард, юной особой, которая отличалась обворожительными манерами, хотя была малорослая и не особенно хорошенькая. Влюбившись в нее с первого взгляда, король вскоре развелся с Анной Клевской, облив ее перед этим грязью за то, что она якобы имела возлюбленных до замужества и, видите ли, унизила этим его достоинство, а потом женился на Екатерине. Вполне может быть, что всем дням в году король предпочел для свадьбы тот, когда он отправил своего верного Кромвеля на эшафот и велел отсечь ему голову. Еще в честь торжественного события он сжег сразу нескольких отрицавших католическое учение протестантов и нескольких не признававших его главою церкви католиков, причем по его приказу тех и других доставили к костру в одной повозке. А народ стерпел и это, и во всей Англии не нашлось ни одного непокорного дворянина.

Но есть все-таки справедливость на белом свете, и вскоре выяснилось, что за Екатериной Говард до замужества водились те самые грешки, в которых король, не имея на то никаких оснований, подозревал свою вторую жену Анну Болейн. И снова беспощадный топор оставил короля вдовцом, а королева отошла в мир иной, разделив участь многих, кому выпало жить в его царствование. Но и в таком положении Генрих нашел себе занятие по душе, — он взялся руководить сочинением религиозной книги под названием «Учение, необходимое каждого христианина». В это время, как мне кажется, он вообще-то немного повредился умом: изменил самому себе, выказав, вопреки своему обыкновению, преданность Кранмеру, которого герцог Норфолк пытался погубить вместе с другими своими врагами. Однако король взял сторону Кранмера и однажды вечером дал ему перстень, велев показать его завтра в суде, когда ему будет предъявлено обвинение в измене. Кранмер послушал его и посрамил недругов. Скорей всего, король полагал, что он ему еще понадобится.

Представьте себе, Генрих опять женился. И что самое странное — в Англии нашлась еще одна женщина, которая согласилась стать его женой, звали ее Екатерина Парр и была она вдовой лорда Латимера. Екатерина придерживалась реформированной веры и при всяком удобном случае донимала короля спорами о различных тонкостях религиозного учения. Она едва не поплатилась за это жизнью. После одного из таких разговоров раздосадованный король велел Гардинеру, епископу из числа сторонников папы, выдвинуть против жены обвинение, которое неизбежно привело бы ее на эшафот, разлучивший с жизнью ее предшественниц. К счастью, кто-то из друзей вовремя предупредил ее, случайно наткнувшись на оброненную кем-то во дворце бумагу. От страха Екатерина занемогла, но когда король явился с намерением окончательно загнать жену в угол, вытянув из нее еще кое-какие суждения о религии, она ловко обвела его вокруг пальца, убедив, что обсуждала с ним такие вопросы, чтобы дать его и самой приобщиться к его великой мудрости, и Генрих поцеловал ее и заверил в своей любви. А назавтра король велел канцлеру, пришедшему за Екатериной, чтобы препроводить ее в Тауэр, убираться ко всем чертям и выбранил вслед, назвав мерзавцем, мошенником и болваном. Вот так Екатерина Парр едва не положила голову на плаху и побывала на волосок от смерти.