Рай, ад и мадемуазель - Гарольд Карлтон

— Вы удочерили ее, мадам?

— Да. — Женщина опустила голову. — У меня было две дочери. Софи стала третьей.

Девушка понимающе кивнула.

— Моник, я доверяю тебе, — напомнила мадам Антуан. — Ты ведь никому не пересказываешь наши беседы?

— Я никогда не сплетничаю, но… — Швея замешкалась.

— Да?

— Почему вы не хотите рассказать Софи о ее родителях? Она так хочет это знать!

Жена министра встревоженно вздохнула и посмотрела на собеседницу.

— Я не могу. Поверь.

— Но ей это нужно! — выпалила Моник.

Мадам Антуан окинула подчиненную ледяным, будто парализующим взглядом.

— Я сама решу, что лучше для моей дочери.

Моник покорно кивнула.

Она медленно пошла к выходу. Отворила зеркальную дверь, ведущую в скромное крыло дома, пропахшее тяжким трудовым потом и разогретыми обедами. В свой мир. Моник думала, что нашла подход к directrice: прямота вместо благоговейного страха, — но, видимо, ошиблась.

«Почему не рассказать ребенку, кем были его родители?» — задумалась девушка.

Началась кампания «Шанель». Изображения Софи красовались по всему Парижу. Рекламные щиты на улицах и плакаты в метро увеличивали миниатюрную девушку до киноэкранных размеров. Загадочно улыбаясь в объектив, она моментально устанавливала гипнотический контакт со зрителем. И шесть букв: CHANEL. Роскошное, харизматичное лицо дома привлекало внимание. Кампания распространилась на журналы и газеты.

Модели всегда готовы к славе. Твигги, Верушка, Лорен Хаттон, Дониале Луна, первая знаменитая темнокожая манекенщица… И теперь Софи. Саманта воспользовалась внезапным интересом к лицу «Шанель», чтобы привлечь больше внимания к самому дому: рассылала пресс-релизы, где детально описывалось, как сама мадемуазель открыла Софи; называла их «Сказка мира моды» и «Золушка „Шанель“», сгущая краски вокруг таинственного «исчезновения» Софи в Лондоне, где у нее куча работы.

— Если любимая тебя игнорирует, логично попытаться забыть ее, — сказал как-то вечером Кристофер Саманте и Клаусу. — Да?

Казалось, он пытался убедить в этом самого себя.

Компания поужинала в «Куполь» и теперь попивала кофе на террасе под очень уютным для февраля навесом. Друзья переглянулись, потом сочувственно посмотрели на него.

— Я смущаю вас разговорами о Софи? — спросил юноша.

— Кристофер! — Саманта была потрясена. — Посмотри на меня. Разве меня может смутить кто-то или что-то? Просто…

Она глотнула кофе.

— Мы любим вас обоих, поэтому… — Девушка развела руками. — Я пыталась поговорить с ней на нашей съемке, но не смогла понять, что у нее за проблемы. Кажется, Софи просто хочет разобраться в себе. Думаю, она любит тебя. И я почти уверена, что у нее нет другого парня.

Британец кивнул.

— Знаю. Но все же забыть ее — лучший вариант. — Он допил кофе. — Только вот как это сделать?

Вечером Кристофер не смог поймать такси и поехал домой на метро. В долгом переходе на correspondence[109]по обе стороны висели огромные плакаты с фотографией Софи крупным планом. Парень шел, а глаза девушки будто следили за ним. Реклама духов бесконечно повторяла ее лицо. Он остановился. Несколько мгновений смотрел в глаза любимой. Смеялись ли они над ним? Или в них застыла печаль? Просили ли они подождать? Заставил себя поверить, что глаза просили дать ей немного времени. Влюбленные легковерны, ничего не поделаешь. Но юноша знал: Софи не навсегда исчезла из его жизни.

Укорачивать юбки было дальше некуда, поэтому их начали отпускать, а пальто стали такими длинными, что ими можно было подметать пол. Чтобы женщины покупали модную одежду, моду надо менять каждый сезон. Последняя перемена перешла все границы, и пальто макси почти не раскупили. Но мода уцелела, и хотя пожилая дама, обитавшая в «Рице», — Габриель Сидони Шанель — угрожала, что эта коллекция может стать для нее последней, она начала обдумывать новую, осеннюю.

Старушка по-прежнему покидала отель только для того, чтобы пройти сорок шагов до maison de couture.

Несмотря на хрупкость, Коко сохранила острый критический ум: на первых примерках она, как дьяволица, разрывала toiles, выдирала рукава, доводя глав ателье до слез. Им казалось, что начальница слишком придирчива или даже выжила из ума.

Габриель так и не полюбила воскресенье: день без работы тянулся мучительно долго, а она превращалась в немощную одинокую старуху. Но в понедельник она снова становилась главой самого известного модного дома в мире. Поэтому пожилая дама «жила на работе», а отдыхала так же неохотно, как и ела: по необходимости, а не по желанию.

И хотя с ней всегда обедал кто-то знакомый, а по Булонскому лесу возил новый шофер, Габриель ждала утра понедельника, чтобы порвать на клочки пиджак, покритиковать подчиненных — снова стать «мадемуазель Шанель».

Жизнь Моник проходила в ожидании волшебного часа наедине с Гаем в трехзвездочном отеле. Их драгоценный ритуал — кульминация недели — почти не менялся. Девушка жадно принимала ласки любимого, чтобы потом лелеять воспоминания о них. За пределами гостиницы, в доме, они держались на расстоянии друг от друга. Моник жила эмоциями, словно прокручивала фильм из воспоминаний, когда становилось одиноко. Кино о чувствах, прикосновениях, о коже Гая, его шероховатой груди, к которой так приятно прижаться. Фильм, в котором любимый ласкал ее, возрождая к жизни, проникал внутрь, доставляя невероятное блаженство, как никто и никогда — ни в прошлом, ни в будущем (она и не позволит). Гай стал дорог ей. Незаменим. Моник будто эмоционально зависела от него.

Изменилась бы ее жизнь без встреч в ужасном номере отеля? Может, мадам Антуан права: нелепо жить с двумя старыми девами, как бедная студентка? Если Моник сможет приглашать Гая к себе, вдруг он сильнее ощутит ее любовь? И захочет видеться чаще?

У сестер не было отбоя от желающих снять комнату. Поменяв квартиру, Моник освободит место для какой-нибудь девушки, только что приехавшей в Париж.

Она начала присматривать жилье и наконец, радуясь и плача в душе, нашла достойное пристанище в Ле Марэ, очень перспективном quartier.[110]

Квартира была просторной, удобной — слишком хорошей, чтобы от нее отказаться. Нанести на стены слой белой штукатурки — и можно переезжать.

Через месяц Моник слезно простилась с хозяйками, и Клаус на новой подержанной машине перевез ее пожитки. Девушка поразилась, как мало вещей накопилось у нее за три года. Теперь она сможет покупать разные безделушки на «Марш О'Пус», чтобы создать уют.

Заполучив собственную кухню, она заново открыла в себе пристрастие к кулинарии. Моник нравилось экспериментировать, нравилось есть. Вкуснятина привлекала к ней в дом Кристофера, Саманту и иногда Клауса на субботние и воскресные обеды.