Евангелие от Иисуса - Жозе Сарамаго

Недели проходили за неделями, складываясь в месяцы, а потом и в годы, перемены же бросались в глаза только в Тивериаде, где росли новые дома и приумножалась слава, во всех прочих местах все шло по раз и навсегда заведенному, извечному и привычному порядку, когда каждую зиму кажется, что земля кончается у нас на руках, и каждую весну – воскресает, и совершенно напрасно так кажется, ибо это есть глубокое заблуждение и обман чувств – не будь зимнего земного сна, неоткуда было бы почерпнуть весне силы свои.

Но вот наконец настал год, пришел час, и двадцатипятилетний Иисус почувствовал, что мир стронулся и пришел в движение – начали появляться новые и новые знамения, следовавшие друг за другом беспрерывной чередой, словно кто-то торопился наверстать упущенное время. Строго говоря, первое из этих знамений нельзя было отнести к чудесам истинным и настоящим, ибо ничего сверхъестественного не было в том, что Иисус приблизился к одру тещи Симона, лежавшей в горячке неведомого происхождения, возложил ей руку на лоб, как поступил бы и каждый из нас, побуждаемый к сему лишь состраданием, но никак не надеждой изгнать таким незамысловатым способом хворь из тела болящего, – однако никому из нас не доводилось и не доведется почувствовать, как прямо под пальцами жар слабеет, спадает, подобно дурной воде уходит в землю, и уж подавно не придется увидеть, как вслед за тем женщина встает с одра и говорит явно не случайные слова: Кто друг моего зятя, тот и мне друг, после чего берется как ни в чем не бывало за обычные свои дела по хозяйству.

Таково было первое, так сказать, домашнее и внутреннее знамение, а на втором следует нам остановиться поподробнее, ибо выразилось в нем то, что Иисус наш открыто бросил вызов Закону писаному, чтимому и соблюдаемому, и, быть может, до известной степени объяснялся этот вызов естественным человеческим побуждением, ибо Иисус жил вне брака с Магдалиной, к тому же еще и блудницей, и ничего удивительного, что, увидев женщину, которую взяли в прелюбодеянии и, по Закону Моисея, должны были побить камнями, он вступился за нее, сказавши: Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень, что прозвучало так: Я и сам бы, если бы не погряз в грехе любострастия, если бы не тяготели надо мной нечистые помыслы и деяния, вместе с вами свершил бы правосудие. Он сильно рисковал: кто-нибудь из доброхотов-палачей, у кого сердце очерствело окончательно и кто закоснел в грехе – а быть может, нашелся бы и не один такой, – вполне способен был пропустить его увещевание мимо ушей и привести приговор в исполнение, рассудив, что Закон писан не про него, а про женщин. Иисус по неопытности, наверно, не подумал о том, что если сидеть сложа руки и ждать, пока явятся в мир люди безгрешные – единственные, кто, по его мнению, имеет моральное право осуждать и карать, то, боюсь я, за время этого нашего бездействия безмерно умножится порок, процветет греховность и без удержу пойдут прелюбодейки блудить с одним, с другим, с кем попало и со всеми подряд, а ведь супружеская неверность – не единственный порок, тысячи их, один другого гнусней и мерзопакостней, и среди них – тот, за который Господь испепелил Содом и Гоморру, наслав на них огонь и серу. Но, возлюбленные братья мои, зло, родившееся вместе с миром и, насколько мне известно, многому дурному у него научившееся, – подобно пресловутой и никем никогда не виданной птице Феникс, которая сгорает в пламени и тотчас восстает из пепла. Добро – нежно и хрупко, и чуть лишь зло дохнет ему в лицо горячим дыханием самого заурядного греха, как навсегда пропадет его чистота, сморщатся и увянут его лилейные лепестки, сухим и ломким сделается стебель. Иисус сказал прелюбодее:

Иди и впредь не греши, но душа его была исполнена сомнений. Другой случай, заслуживающий внимания, произошел на восточном берегу Галилейского моря, куда Иисус считал нужным время от времени наведываться, чтобы не считали, будто он уделяет свои заботы только рыбакам из Капернаума. И вот он позвал Иакова и Иоанна и сказал им: Поплывем на ту сторону, в страну Гадаринскую, поглядим, как там и что, а на обратном пути займемся ловлей, так что в любом случае не напрасны будут труды. Сыновья Зеведеевы согласились, направили свою лодку и принялись грести, надеясь, что дальше попутный ветер доставит их к цели с меньшими усилиями. Так и вышло, но уже вскоре овладел ими страх, ибо вот-вот должна была начаться такая буря, рядом с которой пустяком покажется та, первая, однако Иисус сказал воде и ветру: Перестаньте, как не в меру расшалившимся детям, и тотчас стихло волнение, и ветер снова стал дуть в нужную сторону и не сильней, чем нужно. Причалили, вышли на берег: впереди Иисус, а Иоанн с Иаковом – следом за ним, ибо они никогда не бывали в этих местах, и все им было внове и в диковинку, но главное диво, от которого замерли у обоих сердца, было впереди – на дорогу перед ними выскочил человек, если позволительно будет назвать так существо, покрытое коростой и отвратительными язвами, с всклокоченными волосами и свалявшейся бородой, издающее тлетворный смрад, ибо, как узнали они потом, прятался он в гробницах всякий раз, когда ему удавалось освободиться и убежать, потому что многократно был он связан оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его. Будь этот человек просто безумцем, можно было бы, хоть известно, что, когда умалишенные впадают в неистовство, силы их удваиваются, так вот, можно было бы, говорю, поставить решетки попрочнее, заковать его в цепи тяжелее, но он был одержим нечистым духом, а тому нипочем все на свете затворы и оковы, любые узы. И одержимый день и ночь носился по горам, убегая от себя самого и от собственной тени, но всегда возвращался на кладбище, где прятался между гробницами, а иногда и в них самих, ей его силой извлекали оттуда, наводя страх на всех, кто видел это. Вот тут и встретил его Иисус, и посланные взять бесноватого махали ему руками, чтобы убегал и спасался, но Иисус приплыл на ту сторону попытать судьбу и не желал упускать никакой возможности. Иаков и Иоанн хоть и робели, но не оставили друга одного и потому первыми услышали слова, которые доселе никто не только не произносил и не слышал, но и не полагал возможным произнести и услышать, ибо они были против Господа и его Завета, как станет очевидно из дальнейшего нашего повествования. Бесноватый, ощерив клыки, с которых свисали волоконца гниющей плоти, выставив когти, приближался, и волосы Иисуса шевельнулись от ужаса, но, двух шагов не дойдя до него, тот повалился наземь и громким голосом сказал:

Что тебе до меня, Иисус, сын Бога Всевышнего, умоляю тебя, не мучь меня. Да, в первый раз, наяву и прилюдно – не в одиноких снах, истинность которых благоразумный скептицизм велит подвергать сомнению, прозвучал голос – и был это голос Дьявола – во всеуслышание объявивший, что Иисус из Назарета – сын Божий, чего и сам он не знал, поскольку в разговоре с Богом в пустыне тема отцовства не затрагивалась. Ты мне понадобишься позже, – вот и все, что сказал ему Бог, и невозможно было даже установить сходство, потому что явился он Иисусу в облике облака или столба дыма, – короче говоря, в столпе облачном. У ног Иисуса корчился одержимый, голос обуявшего его беса произнес непроизносимое и смолк, и в этот миг Иисус, словно узнав себя в нем, почувствовал, как и в него входит и овладевает им некая сила, которая, поведя его неведомо куда и неведомо к чему, в конце концов приведет к могиле и в могилу сведет. Иисус спросил его: Как тебе имя? – и он сказал: Легион, – потому что много бесов вошло в него. Тогда Иисус повелел: Выйди из этого человека, нечистый дух. И едва успел он произнести эти слова, как бесы многоголосым хором – звучали тут голоса пронзительные и тонкие, грубые и хриплые, по-женски ласкающие слух и визгливые, будто пила вгрызалась в камень, издевательски-глумливые и притворно, по-нищенски смиренные, надменные и жалобные, и такие, что подобны были лепету детей, произносящих первые в жизни слова, и стонущие, будто от боли, и воющие по-звериному – принялись умолять Иисуса, чтобы не высылал их вон из страны той, уверять его, что достаточно ему приказать – и они покинут тело несчастного, но только, пожалуйста, пусть не изгоняет их отсюда.